– Благодарю вас. И все-таки глумление над
трупом серьезное преступление. Мы поднимем архивы и найдем каждого, кто умер в
феврале девяносто второго года. Пойдем по семьям, чтобы узнать, не говорил ли
кто-нибудь с вами. Получим постановление суда и раскопаем несколько могил.
Торопиться не будем. Вас тем временем переведут в окружную тюрьму, а шериф
Суини, я уверен, с удовольствием подыщет вам достойных сокамерников. Зная о
вашей склонности пускаться в бега, ни один судья не согласиться выпустить вас
под залог. Потянутся месяцы, придет лето, а кондиционеров в тюрьме нет. Вам
придется еще похудеть. Мы же продолжим раскопки и при небольшом везении
найдем-таки пустую могилу, а через девять месяцев, или через двести семьдесят
дней, после предъявления обвинения начнем судебный процесс.
– Как вы собираетесь доказать, что это сделал
я? Свидетелей нет, нет вообще ничего, кроме весьма сомнительных умозаключений.
– Посмотрим. Но вы упускаете мою мысль. Если я
выдвину обвинение, то смогу, по закону, на два месяца продлить ваше пребывание
в тюрьме. Таким образом, ожидая суда, вы почти год проведете в камере. Немалый
срок для человека с кучей денег.
– Переживу как-нибудь, – сказал Патрик, глядя
Пэрришу прямо в глаза и надеясь, что тот отведет взгляд первым.
– Может быть, однако вряд ли вы захотите
испытывать судьбу: а вдруг присяжные согласятся с обвинением и вас осудят?
– Ваше последнее слово? – спросил Сэнди.
– Попробуем подойти к проблеме иначе. – Пэрриш
усмехнулся. – Вам не удастся сделать нас всех дураками, Патрик. Феды
отступились, ладно. Но у штата нет иного выбора, кроме как продолжить начатое.
Вы должны дать нам хоть что-то, чтобы разрешить ситуацию.
– Я даю вам возможность предъявить мне
обвинение.
Отправлюсь в суд, предстану перед его честью,
выслушаю все ваши речи и признаю себя виновным в глумлении над трупом. Но
никакого заключения. Можете объяснить судье, что семья не имеет ничего против.
Предложите вынести условный приговор, наложить штраф, выплатить компенсацию
морального ущерба, зачесть срок, прошедший с момента моего задержания.
Напомните ему о пытках и всем прочем, что мне пришлось перенести. Сделайте,
Пэрриш, и вы сохраните свое достоинство. Но повторяю вам: никакой тюрьмы.
Т.Д. Пэрриш задумался.
– И вы назовете имя жертвы?
– Да. После того как мы заключим с вами
сделку.
– У нас есть согласие семьи на вскрытие гроба.
– Сэнди помахал еще одной бумагой. – Я спешу, Терри. Мне нужно посетить очень
много мест.
– Нужно поговорить с Трасселом. Необходимо
заручиться его согласием, вы же понимаете это.
– Он его даст, – сказал Патрик.
– Так договорились? – спросил Сэнди.
– В том, что касается меня, – да, – ответил
Пэрриш и, выключив магнитофон, начал собирать со стола свои вещи.
Патрик подмигнул Сэнди.
– Кстати, – Пэрриш уже поднялся, – чуть не
забыл. А что вы можете сказать о Пеппере Скарборо?
– Я назову вам его новое имя и дам номер
карточки социального страхования.
– Значит, он жив?
– Да. Вы получите возможность найти его, но не
более.
Парень не сделал ничего плохого.
Окружной прокурор молча вышел из комнаты.
* * *
На два часа дня у Евы была назначена встреча с
вице-президентом лондонского отделения “Дойчебанка”. Немец превосходно говорил
по-английски, одет был в темно-синий двубортный костюм от дорогого портного,
манеры его отличались благородной сдержанностью. Он тут же приступил к делу.
Предстояло перевести сто тринадцать миллионов долларов из банка в Цюрихе в
Вашингтон. Ева назвала номера счетов и определила порядок движения денег.
Секретарша внесла чай с пирожными; немец, вежливо извинившись, на минуту вышел,
чтобы переговорить по телефону с Цюрихом.
– Все в порядке, мисс Перес, – мягко улыбнулся
он, вернувшись.
Ева и не предполагала никаких неожиданностей.
Едва слышно заработал принтер, выдавая
распечатку. Немец вручил бумагу Еве. На счете в “Дойчебанке” после перевода
осталось миллион девятьсот тысяч долларов и еще какая-то мелочь. Сложив листок,
Ева сунула его в изящную сумочку.
Три миллиона лежали в швейцарском банке, шесть
с половиной хранились на счете в Банке Канады на Большом Каймане. По сообщению
управляющего банком на Бермудах, ему удалось весьма удачно разместить более
четырех миллионов долларов, кроме того, семь миллионов двести тысяч находились
сейчас в Люксембурге. Пусть лежат.
Покончив с делами, Ева вышла из здания и
направилась к машине, чтобы позвонить Сэнди.
В статусе беглеца Бенни пробыл недолго. Его
подружка, проведя ночь во Франкфурте, вылетела в Лондон, и около полудня ее
самолет приземлился в Хитроу. Предупрежденный чиновник иммиграционной службы
дважды проверил паспорт дамы и, извинившись, попросил немного подождать.
Видеокамера бесстрастно зафиксировала ее
солнечные очки и дрожащие руки.
На стоянке такси к ней приблизился полисмен и
попросил встать в очередь за двумя пожилыми леди, а сам стал подавать знаки
свободным машинам. Доставшийся подружке Арициа водитель действительно был
таксистом, но буквально несколькими минутами раньше с ним кратко переговорил
прилично одетый мужчина и вручил ему небольшой передатчик.
– Отель “Атенеум” на Пиккадилли, – бросила
она, усаживаясь.
Такси влилось в плотный поток машин, и
водитель небрежно повторил адрес в микрофон. Через полтора часа он высадил
пассажирку у входа в отель. Около стойки портье вновь пришлось ждать – завис
компьютер. После того как в телефон в предназначавшемся даме номере установили
крошечный “жучок”, ей вручили ключи и провели к лифту. На пороге номера она
дала бою чаевые, затем вошла, закрыла дверь на ключ, набросила цепочку и
кинулась к телефону.
– Бенни, это я. Приехала.
– Слава Богу! С тобой все в порядке?
– Да. Только немного напугана.
– За тобой кто-нибудь следовал?
– Нет. Не думаю. Я была очень осторожна.
– Отлично. Слушай, на Брик-стрит, в двух
кварталах от тебя, есть небольшое кафе. Встретимся там через час.
– Хорошо. Мне почему-то страшно, Бенни.
– Не беспокойся, дорогая, все будет хорошо. Я
очень соскучился по тебе.