Шериф принял решение не трогать обгоревший
остов машины до утра. На рассвете он вернулся вместе с пятью своими
помощниками, чтобы прочесать местность. На асфальте были обнаружены четкие
следы экстренного торможения, что привело к мысли: уж не появившийся ли на
шоссе олень заставил бедного Патрика потерять управление? Удивление вызвала
находка метрах в пятидесяти от машины почти новой спортивной туфли для бега
фирмы “Найк” десятого размера. Труди сказала, что туфля принадлежала Патрику.
Увидев ее, она была глубоко потрясена.
Шериф высказал предположение, что “шевроле”
сначала несколько раз перевернулся, а потом сила инерции сбросила его с дороги,
отчего находившееся за рулем тело сместилось. Спортивная туфля могла слететь с
ноги. Определенная логика в его рассуждениях, безусловно, была.
Остов “шевроле” был погружен на платформу и
увезен.
Во второй половине дня найденные останки
кремировали.
Заупокойную службу отслужили на следующий
день, за ней последовали похороны. Те самые, за которыми Патрик наблюдал в
бинокль.
Каттер и Гримшоу смотрели на лежавшую в центре
стола спортивную туфлю. Рядом были разложены заявления свидетелей: Труди,
миссис Верхолл, коронера, служителя кладбища и даже Гримшоу с шерифом. Каждый
сообщал именно то, что должен был сообщить. Через несколько месяцев после
загадочного исчезновения денег объявился еще один неожиданный свидетель:
молодая женщина, жившая неподалеку от заправки миссис Верхолл, под присягой
показала, что видела красный “шевроле” 1991 года выпуска, припаркованный у дороги
рядом с тем местом, где полыхало пламя. Видела дважды. Сначала в субботу
вечером, а затем двадцать четыре часа спустя, то есть непосредственно перед
тем, как вспыхнул огонь.
Показания были записаны Гримшоу у нее дома, в
глубинке округа Гаррисон, по истечении семи недель после похорон Патрика
Лэнигана.
К тому времени его смерть уже вызывала
серьезные сомнения. Пропали деньги.
Глава 16
Врач оказался молодым пакистанцем. Звали его
Хайани, он был чутким и отзывчивым человеком. По-английски Хайани говорил с
заметным акцентом и, казалось, был абсолютно доволен тем, что ему приходилось
сидеть и болтать со своим пациентом столько, сколько тот желал. Ожоги
постепенно заживали.
Но душевный покой к Патрику так и не приходил.
– Пытка представляла собой нечто такое, –
сказал он как-то после часовой беседы, – чего я никогда не смогу точно описать.
Разговор на эту тему завел Хайани. Хотя в
бумагах говорилось об этом достаточно – ведь Патрик как-никак предъявил ФБР
судебный иск, – с чисто медицинской точки зрения врачу представилась редкая
возможность наблюдать и оказывать помощь человеку, прошедшему через чудовищные
муки.
Хайани сосредоточенно кивнул. “Продолжайте,
продолжайте”, – говорили его глаза.
Сегодня Патрик был явно расположен поговорить.
– Спать невозможно. Максимум час, а потом я
начинаю слышать голоса, ощущать запах горелого мяса и просыпаюсь в холодном
поту. Ничего не меняется. Сейчас я здесь, дома, в безопасности, как мне
кажется, и все же они по-прежнему идут по моим следам. Я не могу спать. Я не
хочу спать, док.
– Могу дать вам снотворного.
– Нет. Не сейчас, во всяком случае. Во мне и
так полно всякой химии.
– С кровью у вас все в норме. Есть немного
дряни, но в незначительных количествах.
– Больше никаких наркотиков, док. Пока.
– Вам необходим сон, Патрик.
– Я знаю. Но мне не хочется спать. Во сне
опять начинаются пытки.
Хайани записал что-то в блокноте. Последовало
долгое молчание. Хайани с трудом верилось в то, что этот, судя по всему,
неплохой человек смог кого-то убить, да еще таким жутким способом.
Палата освещалась лишь пробивавшимся сквозь
щель между шторами узким лучом солнца.
– Могу я быть с вами откровенным, док? –
негромко спросил Патрик.
– Конечно.
– Мне необходимо остаться здесь как можно
дольше.
Здесь, в этой палате. Через несколько дней
феды заведут речь о том, что пора переезжать в тюрьму округа Гаррисон.
Там меня поместят в камеру с какими-нибудь
местными подонками. Я там не выживу.
– Но зачем им это?
– Они давят на меня, док. И будут увеличивать
давление до тех пор, пока не получат то, что хотят получить. Меня посадят в
камеру с насильниками и наркоманами, дав при этом понять, что чем быстрее я
заговорю, тем лучше, поскольку это единственный способ улучшить мое положение.
Тюрьма Парчмэн – это что-то ужасное. Вам не
приходилось бывать там, док?
– Нет.
– А я бывал. У клиента. Это ад на земле. А
окружная тюрьма немногим лучше. Но в ваших силах оставить меня здесь, док. Вам
стоит лишь сказать судье, что я нуждаюсь в вашем наблюдении, и меня не тронут.
Прошу вас, док.
– Конечно, Патрик. – Хайани вновь черкнул
что-то в блокноте.
Очередная пауза. Патрик прикрыл глаза и
натужно, прерывисто задышал: мысль о тюрьме взволновала его.
– Я собирался предложить психиатрическое
обследование, – сказал Хайани, и Патрик прикусил губу, чтобы сдержать улыбку.
– Зачем? – спросил он с наигранной тревогой.
– Мне просто интересно. А вы против?
– Нет, наверное. Когда?
– Скажем, через пару дней.
– Не уверен, что буду готов через такое
короткое время.
– Спешить некуда.
– Это звучит обнадеживающе. Спешить нам
действительно некуда, док.
– Я понял. В таком случае на следующей неделе.
– Или через неделю.
Мать парня звали Нелдин Кроуч. Жила она в
домике на колесах в окрестностях Геттисберга, хотя в то время, когда пропал ее
сын, она вместе с ним обреталась в таком же жилище рядом с Льюсдейлом,
небольшим городком неподалеку от Лифа. По ее словам, сын исчез в воскресенье,
девятого февраля девяносто второго года, – в тот самый день, когда на
автостраде номер пятнадцать погиб Патрик Лэниган.
