— Какой пилот?
— Имперский. — Бейз пожал плечами, скосил глаза, будто оценивая расстояние, отделявшее его от бесформенной массы, которую Кассиан едва начал различать. — Я убью его.
Оперативник попытался вклиниться между хранителем уиллов и дверью камеры, когда верзила выпрямился с намерением осуществить задуманное.
— Нет, постой!
«Чокнутый фанатик!»
Разведчик сомневался, что Бейз сможет что-нибудь сделать через решетку, но не собирался выяснять это на деле.
— Подвинься.
Пытаясь проявить настойчивость без рукоприкладства, он упер ладони в грудь хранителя. Бейз отпихнул было Кассиана, но все же вернулся в свой угол и плюхнулся на пол.
Повстанец присел у решетки. Куча тряпья неловко пошевелилась. Тени превратились в конечности, волосы, перепачканное грязью лицо и потрепанный комбинезон с имперскими нашивками на рукавах. Сжавшись, будто в ужасе от холода и темноты, человек уставился на свои колени и, похоже, не замечал Андора.
Даже за несколько метров от него разило потом и грязью.
«Вот как Геррера поступает со своими пленными? То же сейчас делают и с Джин?»
— Ты пилот? — окликнул заключенного Кассиан. Тот не поднял головы. — Эй, эй! Ты пилот? Пилот челнока?
Парень заморгал. Оперативник заметил, как в его влажных глазах отразился тусклый отблеск света из помещения охраны. Затем пленник издал звук — скорее даже стон, — который Андор с трудом интерпретировал как слово: «Пилот?»
Чиррут тихо спросил:
— Что с ним случилось?
Повстанец покачал головой и попытался вспомнить, что вещали имперские голограммы в городе.
— Ты Бодхи Рук? — спросил он.
Человек зажмурил глаза и съежился. Кассиан выругался про себя.
«Если он сломался, то нам от него никакого проку».
Разведчик Альянса предпринял новую попытку.
— Гален Эрсо, — произнес он как можно мягче и спокойнее, но все равно различил в своем тоне оттенок нетерпения. — Ты знаешь это имя?
— Бодхи зашипел и дернул головой, словно его ударили. Дыхание его участилось, стало быстрым и громким, как у охотничьего пса.
Кассиан выжидал.
«Ну же…»
Человек снова открыл глаза. Дыхание выровнялось.
— У меня сообщение, — сказал он. — Я пилот.
Затем повторил с удивлением, ужасом и надеждой:
— Я пилот. Я пилот!
Со Геррера сжал дрожащей ладонью край пульта управления. Уверенным движением другой руки он вставил голочип в коммуникатор и ввел команду.
— Вот послание, которое я получил, — пояснил он. — Ни за что не ручаюсь, но тот пилот верит, что оно настоящее.
У Джин к горлу подступил комок. Она подалась назад, словно собралась выбежать из комнаты. Она не хотела видеть Со. Она не хотела видеть никаких посланий.
Но по неведомым даже ей самой причинам она стояла и смотрела.
Голопроектор вспыхнул, и сапфировый свет сформировал изображение незнакомца. Он был худ, но не от истощения. Он походил на человека, умиравшего несмотря на самый заботливый уход, его взгляд был устремлен куда- то поверх передатчика, вместо того чтобы смотреть прямо в него. Это лицо напоминало что-то, что Джин не могла описать словами — какое-то глубинное воспоминание, искаженное тяжестью прожитых лет.
Он заговорил, и она узнала голос.
— Со, если ты это смотришь, — сказал Гален Эрсо, — то, быть может, для Альянса еще не все потеряно.
Эти слова походили на предсмертную исповедь.
«Мой отец жив. Мой отец — трус. Мой отец — грязный ублюдок».
«Гален Эрсо не мой отец. Не Гален Эрсо вырастил меня…»
Джин хотелось — безумно, по-детски — броситься к Со, вцепиться в него в поисках защиты. Ей захотелось расколошматить голопроектор голыми руками, чтобы ободранными до крови пальцами вырвать из его нутра голочип и растоптать его.
Но она стояла и слушала.
— Я сильно в этом сомневаюсь, но вдруг это мой шанс дать Джин знать, если она жива и тебе удастся ее найти… — Голос затих, и Гален Эрсо резко дернул головой. — Дать знать, что моя любовь к ней никогда не угасала и что мне отчаянно ее не хватает.
Из-под сломанного люка, из ее мысленной пещеры поползли образы, звуки, запахи: отец, от которого исходит кислый запах его имперской униформы, держит ее на руках и говорит: «Я люблю тебя».
Ей захотелось заорать на голограмму: «Твоя любовь? Да кому нужна твоя любовь! Ты отправил меня к Со. Ты позволил моей матери умереть. Позволил бы и мне!»
Она промолчала, а голограмма продолжила:
— Джин, моя Звездочка, представляю, что ты обо мне думаешь. Когда меня забрали, мне пришлось смириться с горькой истиной. Мне говорили, что скоро Кренник найдет и тебя. Так он играл со мной: несколько месяцев делал вид, будто забыл о твоем существовании, а затем, словно невзначай, упоминал о тебе или Со. В глубине души я жаждал подобных напоминаний. Теперь я понимаю, что это была своего рода пытка. Время шло, и я понял, что тебя либо нет в живых, либо ты так хорошо спряталась, что ему вовек тебя не найти. Отказываться работать было бессмысленно, даже мое самоубийство ничего бы не решило, ибо вскоре Кренник понял бы, что сможет завершить проект и без меня.
Слова произносились с такой поспешностью, что стали практически нечленораздельными. В последовавшей за ними тишине голограмма несколько раз беззвучно раскрыла рот. Затем снова зазвучал голос:
— Ты можешь решить, что это оправдание. Что я испугался и лучше бы вовсе умер. И чтобы быть объективным, — здесь он впервые улыбнулся — некрасиво, натянуто, — я должен признать такую вероятность. История оправдает меня или осудит. Я же надеюсь, что она меня забудет.
Джин слушала не то объяснения, не то оправдания отца, лившиеся нескончаемым потоком. Слишком много, чтобы осознать, слишком много, чтобы спорить. За несколько секунд на Джин вывалили все, в чем Гален винил себя годами. Он пытался ответить на все ее вопросы, предвосхитить все ответы, и этот словесный поток лишил ее любой возможности рассуждать логически или злиться.
Как же ей не испытывать ненависти?
Как же не болеть ее сердцу?
Ей нужно присесть. Ноги затряслись, словно трость Со.
Но она стояла и смотрела.
— И я сделал то, чего никто не ожидал. Я солгал. — Его голос стал увереннее, будто здесь он ступил на твердую почву. — Я освоил науку притворства, я безупречно играл роль сломленного человека, ищущего утешения в работе. Создавая иллюзию собственной незаменимости, я все это время, каждый день, готовил месть.
До тебя, возможно, дошли слухи о боевой станции, оснащенной усовершенствованным лазерным прототипом. Эта боевая станция — не выдумка. Ее основное оружие призвано вскрывать кору планетарного объекта и закачивать в него энергию, пока в веществе не разрушатся межмолекулярные связи. Мы считаем, что окончательным результатом станет молниеносное уничтожение планеты. Ничто не переживет подобного. Ничто и никогда уже не удастся восстановить.
