Как видим, каких-либо сногсшибательных признаний, изобличающих и свои личные контрреволюционные устремления, и тайные антисоветские козни других людей, Бахтин не сделал. Все, что зафиксировано и в этом, и в предыдущих протоколах, не выходит за пределы «мыслепреступлений», лишенных даже малейшей сцепки с подпольной деятельностью, изготовлением прокламаций и разработкой планов покушения на Сергея Мироновича Кирова. Но реальное содержание полученной в ходе следствия информации не имело принципиального значения: была a priori заданная схема обвинительного заключения, которая орнаментировалась набором сознательно искаженных фактов. К лету 1929 года эта схема стараниями Геллера — Стромина и его соратников превратилась в многостраничную машинопись, переданную на рассмотрение Коллегии ОГПУ. В ней, в частности, говорилось:
«В Ленинграде в течение ряда лет существовала подпольная контрреволюционная организация правой интеллигенции под названием “Воскресение”. Во главе организации стояли бывшие активные деятели религиозно-философского общества, и за все время своего существования организация насчитывала до 110 членов (подсчет этот основывался, как нетрудно догадаться, на простом суммировании упомянутых в ходе допросов лиц. — А. К.). “Воскресение” было связано с парижской белой эмиграцией в лице активных политических деятелей: члена группы “Борьба за Россию” и председателя “Всеэмигрантского национального комитета” Антона Владимировича Карташова и активного деятеля “Союза христианской молодежи” в Париже Георгия Петровича Федотова, которым регулярно посылалась информация о деятельности организации. <…> Имея своей конечной целью свержение Советской власти, организация задачей текущего дня ставила создание крупного общественного движения против существующей политической системы. Пытаясь создать такое движение, организация широко использовала религиозные и националистические настроения той интеллигенции, которая благодаря своему враждебному отношению к Советской власти оказалась выбитой из колеи общественной жизни. Из этой интеллигенции организация по плану создавала целую сеть подпольных кружков, которыми руководили отдельные члены организации и для которых подлинные ее политические цели маскировались целями борьбы с культурной и религиозной политикой Советской власти. Помимо систематической антисоветской пропаганды в своих кружках организация проводила широкую агитацию всюду, куда могли проникнуть ее члены (церкви, вузы, школы и частные квартиры) и распространяла антисоветские материалы, которые печатались силами и средствами организации».
Читая эти словеса, понимаешь, что их создатели в случае необходимости увеличили бы объем документа до любых масштабов. Перечисляя, например, места, куда могли проникнуть члены «Воскресения», Геллер — Стромин имел возможность спокойно добавить к «церквям, вузам, школам и частным квартирам» трамвайные площадки, библиотечные курилки, точки общественного питания, сады и парки Петергофа, шныряющие по Неве прогулочные кораблики и т. д. и т. п.
Всем фигурантам дается в обвинительном заключении краткая характеристика. Получил ее, само собой, и герой нашей книги: «Бахтин Михаил Михайлович, 33 года, сын банковского чиновника, окончил филологический факультет Новороссийского университета. В течение ряда лет делал доклады в антисоветском духе в различных кружках; брат его Николай Михайлович Бахтин, известный монархист, является в настоящее время за границей активным проповедником вооруженной борьбы с СССР и реставрации. По политическим своим убеждениям считает себя марксистом-ревизионистом».
Всех этих данных хватило, чтобы 22 июля 1929 года вынести по делу Бахтина следующее постановление: «Бахтина Михаила Михайловича заключить в концлагерь сроком на пять лет, считая срок с момента вынесения настоящего постановления» (под концлагерем понимался СЛОН — Соловецкий лагерь особого назначения).
Состояние здоровья Бахтина на тот момент было таково, что даже сам путь на Соловки грозил обернуться непоправимым несчастьем: человек, которому недавно была сделана очередная операция из-за обострения костного туберкулеза, нуждался в постоянном уходе, а не в поездке на острова Белого моря.
Понимая, что надо что-то предпринимать, жена Бахтина 5 августа 1929 года пишет заявление в ОГПУ. Вот его текст:
«Прошу о пересмотре дела мужа моего Михаила Михайловича Бахтина, приговоренного к 5 годам Соловков.
Осужденный страдает тяжелой хронической болезнью — множественным остомиэлитом (воспаление костного мозга), поразившим голень и бедро правой ноги, кисть левой руки и левое крыло тазовой повздошной кости. В течение последних 8 лет воспаление левой повздошной кости обостряется по нескольку раз в год, и всякий раз боль и высокая температура приковывают его на 2 месяца к постели. 27-го сего июня эта изнуряющая болезнь дала осложнение паранефрита, и 17 июля ему была сделана операция в больнице им. Урицкого, где он находится в настоящее время.
Так как мой муж, инвалид труда по своему социальному положению, во всяком концентрационном лагере будет только помехой государству и безусловно очень скоро погибнет без моего бдительного ухода — настоятельно прошу Вас о замене наказания приговоренному. Дайте ему возможность жить со мною вместе, не выполняя принудительных работ в каком-нибудь городе, где бы он мог найти квалифицированную медицинскую помощь, потому что его болезнь, требующая частого вмешательства опытного хирурга, требует и постоянного наблюдения специалиста».
Не ограничиваясь рассылкой писем в различные инстанции ОПТУ, Елена Александровна подключила к хлопотам по смягчению участи Бахтина и тех людей, чей голос обладал тогда для властей ощутимым авторитетом. Шаги, направленные на то, чтобы спасти Бахтина от Соловков, предпринимает, например, Екатерина Павловна Пешкова — председатель Комитета помощи политическим заключенным и жена М. Горького. Сам Горький, видимо, по ее просьбе, отправляет в защиту Бахтина две телеграммы, адресованные руководству ОГПУ. Какую-то помощь, если верить не совсем ясным свидетельствам мемуаристов, оказывает Алексей Толстой.
Бахтин также участвует в поиске бюрократических лазеек, позволяющих избежать отправки на Соловки. Выписавшись 12 августа из больницы имени Урицкого, он вскоре попадает в больницу имени Ф. Ф. Эрисмана, где пишет заявление на имя наркома здравоохранения Н. А. Семашко, в котором просит назначить врачебную комиссию для освидетельствования состояния его здоровья. Такая комиссия в итоге была созвана. Обследовав Бахтина, она диагностировала у него «туберкулез легких, вялость сердечного мускула, резкое истощение, слабость нервной системы» и пришла к выводу, что приговоренный к Соловкам «следовать без посторонней помощи не может».
Результатом всех этих заявлений, врачебных заключений и писем, содержащих требования отменить ранее вынесенный приговор, стало Особое совещание при Коллегии ОГПУ, состоявшееся 23 февраля 1930 года. На нем дело Бахтина было пересмотрено. Участники Особого совещания постановили: «Во изменение прежнего постановления Бахтина Михаила Михайловича выслать через ПП ОГПУ в Казахстан на оставшийся срок». Конкретным местом ссылки был назначен Кустанай (ныне Костанай).
Из-за непрекращающихся рецидивов костного туберкулеза Бахтин смог отправиться в Казахстан только 29 марта. Сколько именно времени заняла дорога до Кустаная, сказать нельзя, поскольку документальных свидетельств, связанных с этим подневольным путешествием, не сохранилось. Известно только, что 22 сентября Кустанайский отдел ОГПУ специальным письмом подтвердил прибытие Бахтина.
