Как бы то ни было, в декабре 1940 года «Франсуа Рабле…» уже существовал в нескольких машинописных экземплярах. Сохранилась почтовая карточка, отправленная Смирновым Бахтину 12 декабря 1940 года. В ней Смирнов говорит, что «ждет с нетерпением» рукопись бахтинской книги (карточка является ответом на утраченное ныне письмо Бахтина, в котором, об этом можно судить с полной уверенностью, испрашивалось согласие адресата на отправку ему рукописи для прочтения). Если верить почтовому штемпелю, послание Смирнова Бахтин получил 17 декабря. Почти сразу после этого — у автора «Франсуа Рабле…» не было причин затягивать ознакомление с ним заинтересованных лиц — машинопись книги была отослана в Ленинград. Но так как зимние каникулы Смирнов проводил в Доме творчества писателей в бывшем Царском Селе, откуда, по его словам, лишь «изредка наезжал в Ленинград», бахтинская монография пролежала мертвым грузом в Северной столице до первых чисел февраля. В почтовой карточке от 30 января 1941 года Смирнов сообщал Бахтину: «В мой последний приезд (это было недавно) я увидел, что ваш “Рабле” прибыл ко мне на квартиру. Однако, я не привез его сюда (в Дом творчества писателей. — А. К.) по причине тяжести рукописи, не поместившейся в мой портфель, а также ввиду того, что очень скоро, именно 3.II, возвращаюсь в Ленинград, где сразу же займусь чтением Вашей работы. Заранее предвкушаю это удовольствие».
Еще две машинописи Бахтин передал в ИМЛИ. Одну из них получил для прочтения Алексей Карпович Дживелегов (1875–1952) — видный историк и искусствовед, заведующий отделом западной литературы. Вторая была вручена Леониду Ивановичу Тимофееву (1904–1984) — заведующему отделом советской литературы, сотруднику издательства «Советский писатель», специалисту по творчеству Маяковского и авторитетному стиховеду. Именно Тимофеев был организатором обоих докладов Бахтина в ИМЛИ, о которых говорилось ранее. Кроме того, Тимофеев несколько лет пытался пробить книгу о Рабле в печать и, не ограничиваясь этим, делал все, от него зависящее, чтобы Бахтин был официально зачислен в штаб-квартиру советского литературоведения на улице Воровского (Поварской), в бывшей усадьбе князей Гагариных. Пусть его начинания и не увенчались успехом, за ними очевидным образом просматривается искренняя симпатия к опальному ученому, чье значение тогда понималось далеко не всеми. Вполне вероятно, что благосклонность Тимофеева к Бахтину была обусловлена, помимо прочего, наличием схожего физического недуга: Тимофеев прекрасно понимал, что значит быть вынужденным постоянно передвигаться на костылях, поскольку родился с парализованными ногами и ходить, естественно, не мог.
И Тимофеев, и Дживелегов, и Смирнов книгу Бахтина самым внимательным образом прочитали и нашли ее выдающейся. При этом они охотно дают ознакомиться с «Франсуа Рабле…» своим друзьям, ученикам и коллегам. Так, 5 июня 1941 года Смирнов писал Бахтину: «…создаю атмосферу (благоприятствующую продвижению книги в печать. — А. К.), давая читать Вашу рукопись разным стоящим лицам. Первые 2 главы ее успел прочесть В. Блюменфельд (автор статей по франц(узскому) классицизму и т. п. в “Литер<атурном> критике” и статьи о Дидро в “Раннем буржуазном реализме”). Он прервал чтение, т. к. уехал лечиться в Сочи, а по возвращении жаждет дочитать, т. к. пришел от первых двух глав в восторг. Точно так же восхищена Вашей работой прочитавшая ее целиком его жена, К. С. Анисимова, доцент Педвуза Герцена и секретарша нашего зап(адного) отдела в Инст(итуте) Ли(тературы). Я также дал читать Вашу рукопись одному моему аспиранту (А. Алмазову), он пишет канд(идатскую) диссертацию о Вильоне. Она ему должна быть очень полезна в смысле некоторых установок. <…> Первые 2 главы прочла также моя жена, которая испытала огромное наслаждение (она очень в курсе всех моих литерат(урных) дел и интересов) и как бы заочно с Вами подружилась».
В этом же письме Смирнов касается и такого насущного для Бахтина вопроса, как возможная конвертация рукописи «Франсуа Рабле…» в конкретные формы академического и социального признания. «Когда поставлю вопрос в Литиздате (об издании книги. — А. К.), — делится он с Бахтиным своими планами, — надо будет позаботиться, чтобы она попала в руки хороших рецензентов: от этого все зависит, и я беру это на себя. Но не скрою, что если бы в принципе книга была принята, Вам пришлось бы пойти на двоякого рода уступки: 1) сокращение объема почти вдвое: я знаю, что такую большую работу они не смогут напечатать; мне думается, согласятся maximum на 20 листов, 2) в связи с этим понадобится смягчение или частичное изъятие многих физиологических и соответствующих лексических деталей. Ужас, до чего мы стали благоприличны и стыдливы! Но я вижу, как это можно сделать, не нанося ущерба существу мыслей и аргументации. А на защиту в качестве диссертации, когда она состоится, можно будет представить полный текст на машинке».
Таким образом, в проектах Смирнова рукопись «Франсуа Рабле…» должна была стать основой для двух потенциально возможных бахтинских достижений: отдельно изданной книги и диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук.
Не исключено, что в ближайшие год-два все это было бы реализовано, но 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война, которая фактически похоронила надежды Смирнова и чаяния Бахтина, так как исследование о Рабле, понятное дело, не имело никакого оборонного значения. Правда, в первые дни войны у радетелей за книгу Бахтина настроение скорее сдержанно-оптимистичное. Смирнов, например, искренне полагает, что все происходящее проходит по разряду временных трудностей и не слишком отличается от проблем чисто бытового плана, только несколько гиперболизированных. 29 июня он отправляет Бахтину очередную почтовую карточку, в которой убеждает своего «подшефного» не поддаваться панике и беспокойству: «Я принял все меры к тому, чтобы вопрос о напечатании Вашей работы в сборнике (одну из глав «Франсуа Рабле…» Смирнов планировал опубликовать в очередном выпуске «Западного сборника». — А. К.) и книгой протекал наиболее благоприятно. Конечно, сейчас все это затормозится, и надо запастись терпением. Я здоров и чувствую себя очень хорошо. По-видимому все лето проведу в Ленинграде, если не удастся некоторое время побыть в г. Пушкине, куда у меня есть путевка». Иначе говоря, Смирнов планирует продолжать жить по-старому — заниматься наукой, отдыхать в ленинградских курортных пригородах, — только делать это в более замедленном темпе. Почта, кстати, еще работает почти в мирном режиме, так как в Савёлово смирновская весточка доберется меньше чем за неделю — 3 июля.
Но очень скоро затяжной характер начавшейся войны и связанные с ней катастрофические последствия становятся ясны всем и каждому. «Франсуа Рабле…» как бы эвакуируется с передовой книгоиздательского фронта и оказывается где-то очень далеко — в непроходимой глуши напрасных ожиданий и маловероятных планов.
Первая документально засвидетельствованная попытка его возвращения туда, где что-то продолжает делаться, датируется 12 сентября 1943 года. В этот день Леонид Тимофеев отвечает на письмо Бахтина, которое не сохранилось, но в котором, как легко догадаться по репликам московского ученого, был задан и вопрос о том, насколько реально в обозримом будущем опубликовать «Франсуа Рабле…» в каких-либо изданиях, сотрудничающих с ИМЛИ. Памятуя о том, что худая правда лучше сладкой лжи, Тимофеев такую возможность отвергает: «Издательских возможностей мало… <…> издают книги не более 10 печ. листов обычно, но все же кое-какие возможности находятся, если тема книги в достаточной мере “актуальна”» (не произнося напрямую: «нет», Тимофеев дает, однако, понять, что книга Бахтина на данный момент времени необходимой степенью актуальности не обладает).
