Старик еще раз взглянул в сторону номера 5 и понизил голос. В его речи чувствовался нью-хэмпширский акцент.
— Бесполезно притворяться, что здесь у нас благородный Дом Паркеров. Ма плевала на то, кому сдавать коттеджи, лишь бы все было заполнено. Эта парочка, у них не хватает чувства элементарного приличия — даже не делают вида, что они женаты. Не то чтобы я был ханжой, молодой человек. Я девять раз объехал вокруг всего мира и видел такое, чего вам и не снилось. Лет тридцать-сорок назад я был самым лихим парнем. По мне, так пусть занимаются этим прямо здесь в открытую и машут флагами, и для меня это будет значить не больше, чем если бы они были парой эрделей. Но здесь есть кое-кто, кого легко огорчить. А этим двоим, им настолько на всех плевать, что они даже не делают вид, будто женаты законным браком. И то, что он все время сдает ее в наем, сутенерствует, это тоже выглядит не больно хорошо. Когда я спросил про полицию, я думал о двух вещах, молодой человек. Или же кто-то возмутился достаточно громко, чтобы полиция решила этим заняться, или, подумал я, может быть, легавые идут за ними по следу. У них именно такой вид — будто за ними всегда погоня. Но раз вы не закон и не их приятель, то, думаю, вы пришли сюда как клиент, а если это так, то я наговорил чертовски много, но нисколько об этом не жалею.
— Я не клиент, дружище.
— Погляжу я на вас, вы не собираетесь рассказывать, какие у вас могут быть дела с этой парочкой, как бы я ни старался это выяснить. Так что я просто даром трачу время, свое и ваше… Если их там нет, попробуйте заглянуть к Рэду.
Майк медленно пошел к номеру 5; было жарко и очень тихо. Пятилетний «меркьюри» был припаркован около коттеджа. Ветровое стекло треснуло, корпус начал ржаветь. Когда-то его покрасили зеленой краской. Всем своим видом он говорил о долгих и пыльных переездах, о сотнях тысяч миль, преодолеваемых с большой скоростью в неопределенном направлении.
Майк оперся о внешнюю дверь маленького крылечка. Внутренняя дверь была открыта. Он мог заглянуть в комнату, где луч солнца играл на помятом соломенном ковре, валялось грязное смятое розовое полотенце, бутылки колы, какие-то тряпки. Он пошел обратно и посмотрел на машину. Порванная обивка. Пластиковая куколка в соломенной юбке, свисающая с козырька от солнца. Оклахомские номера. Лысые шины. Комиксы, брошенные кучей на заднем сиденье.
Машина внезапно вызвала у него острое ощущение. Предчувствие несчастья. Ему показалось, что он видел эту машину много раз. Он писал о дорожных происшествиях. Они видел такие машины раньше: искореженные, охваченные пламенем и заляпанные кровью. Это были машины-бродяги, машины «двадцать четыре часа в сутки», несущиеся, словно бомбы, сквозь мирные рассветы, направляющиеся к месту неизбежного рандеву со столбом, деревом, грузовиком, стеной.
Он вернулся к своему фургону, увидел, что заведение Рэда находится так близко, что нет смысла ехать. Он прошел мимо магазина разных разностей, где увесистый мужчина с рябым лицом раскладывал на стойке вечерние газеты: «Джорнал-Рекорд» из Равенны, «Новости» из Сарасоты. «БЕРЛИНСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ ЗАТЯГИВАЕТСЯ… ПЯТЕРО ПОГИБЛИ В КАТАСТРОФЕ В АРКАДИИ… ТОРНАДО НЕСУТСЯ ПО КАНЗАСУ… СТРОИТЕЛЬСТВО В ВЕНИСЕ ВСТРЕЧАЕТ ОТПОР… ЯХТА НА МЕЛИ В БОЛЬШОМ ПРОЛИВЕ…»
Он толкнул дверь в бар и вошел в темное и шумное помещение. После ослепительного блеска улицы ему потребовалось несколько долгих секунд, чтобы глаза привыкли. Слышалось нудное завывание кондиционера, гудение компрессоров в вентиляторах, стук и позвякивание боулинг-автомата, истерическое ржание ведущего телепередачи, который выдавал двадцатидолларовый миксер женщине с лицом, напоминающим подтаявший пудинг, под радостные крики тысяч зрителей.
Страшный гам после уличной тишины оставил у него впечатление, будто он попал на большое, шумное, суетливое празднество. Но по мере того, как глаза привыкли к сумраку, а уши отсортировали и определили звуки, он понял, что в баре находятся всего четыре человека. Костлявый мужчина с ржавым ежиком и изъеденным оспой лицом, опершись на локти, разговаривал, перекрывая шум от телевизора, с молодым человеком зверского вида в белой футболке и шортах цвета хаки, который сидел на высоком табурете, сложным образом обвив вокруг ножек голые коричневые мощные ноги. Они оба повернулись и лениво взглянули на Майка. Глаза у бармена были выцветшего голубого цвета. У молодого человека под пышным помпадуром блестящих волнистых белокурых волос виднелся лобик высотой в дюйм, у него были глубоко посаженные кошачьи глаза, нежный маленький рот-бутончик и костлявая щетинистая челюсть, выдававшаяся вперед. На бицепсе его левой согнутой руки виднелась сложная выцветшая татуировка в виде распустившейся розы.
Джеранна Роули стояла у боулинг-автомата, соревнуясь с толстопузым молодым человеком в форме рабочего газозаправочной станции. Майк подвинул ближайший к двери табурет, заказал пива, оставил сдачу со своего доллара на стойке. Рэд вернулся, чтобы продолжить ленивую болтовню с кудрявым блондином. Майк полуобернулся, чтобы понаблюдать за Джеранной. Он видел, как она наклонилась, прицелилась, сконцентрировалась и провела удар, триумфально хмыкнув.
Когда она повернулась и посмотрела на экран телевизора, ожидая своей очереди, он четко разглядел ее лицо. Сколько ей сейчас было? Двадцать пять? Она мало изменилась. То же круглое лицо, и странно маленькая головка, и копна взбитых волос, и слегка выпученные бледно-серые глаза, пухлые контуры рта, окаймляющие большие, торчащие вперед желто-белые зубы, длинная шея и узкие плечи. На ней были облегающие красные штаны до колен, трикотажная футболка в узкую красную и белую полоску, красный цвет на майке не сочетался с красным цветом штанов. Она была в пыльных черных балетных тапках, и ее голые щиколотки выглядели грязными.
Он отметил перемены, одну небольшую, другую значительную. Небольшой переменой была припухлость вокруг глаз. Значительная перемена произошла с ее фигурой. Она была так же костлява, у нее такая же развинченная, вялая, расхлябанная, можно сказать, даже высокомерная манера держаться. Ее груди, маленькие, высокие, острые, несозревшие, широко расставленные, явно ничем не сдерживаемые под трикотажной майкой, не изменились. Перемена произошла внизу: между худой талией и коленями — красные штаны ее только подчеркивали. Там, в бедрах и ягодицах, в низу живота она отяжелела, округлилась, стала выпуклой и мясистой — это было почти непристойное цветение. Это составляло разительный контраст с другой половиной ее фигуры, как будто она была жертвой небрежной сборки частей от двух совершенно разных женщин.
Игра закончилась. Она выиграла. Она протянула узкую ладонь вперед, и Майк услышал ее карканье: «Плати, мальчик!» Голос у нее стал более грубым, более хриплым, более дерзким в обертонах и нюансах. Мужчина заплатил. Она, усмехаясь, развернулась, пошла к бару, и Майк заметил то, на что раньше не обратил внимания, что ее колени слегка вывернуты внутрь. На полпути к бару женщина обернулась и посмотрела на Майка. Она резко остановилась, усмешка сползла с ее лица.
Майк встал с табурета ей навстречу.
— Всегда были отличные манеры, — сказала она. — Я это помню. Я знаю, что ты Майк, но все остальное забыла.
