Она ушла. Роденски подцепил вилкой последний кусок огурца и резко заговорил сам с собой. Спокойно, мальчик. Ты слишком слаб, чтобы сражаться. Даже с таким противником, как эта…
Он сменил объект изучения, сфокусировав свое особое внимание на паре у бассейна — мужчина, сухой и загорелый, как труп, слишком долго пролежавший на солнце, угловато сидел на подушке возле бассейна и вел тихую беседу с округлой блондинкой в розовом купальнике, которая лежала в шезлонге, подставляя лицо солнцу. Майк скоро понял, что они ругаются между собой: злобно, едва слышно, с длинными паузами между гадостями, которые они говорят друг другу. Он не менял выражения лица и едва шевелил губами, обращаясь к ней. Когда она отвечала, ее лицо преображалось. Она была хорошенькой, ее слегка портили слишком маленький рот и поросячий носик. Она выглядела избалованной, капризной, скучающей и язвительной, когда отвечала ему. Все это уходило, когда она снова подставляла лицо лучам солнца.
Муж с женой, решил он. И он на двадцать лет старше, и жена, вероятно, вторая, и ему так понравились эти груди, что он не подумал, что они будут делать, вылезая из постели. Видимо, теперь она начинает понемногу погуливать, а он ничего не может доказать, но чертовски много подозревает. Ей было двадцать пять, когда она вышла замуж, а теперь ей тридцать — на пять лет старше и на пятнадцать фунтов тяжелее, — и она боится, что он собирается жить вечно.
Последний оплот достойной жизни. И не слишком чопорной.
Он подошел к бару, нашел джин, смешал «Коллинз» и налил себе крепкий напиток в высокий бокал.
Когда он стал отходить от бара, за руку его поймал Трой:
— Кто тут портит вечеринку?
Майк обернулся и посмотрел снизу вверх на более высокого мужчину. Трой за пять лет сильно отяжелел. Светлые волосы поредели, в них появилась проседь. Под глазами были темные мешки.
— У меня глаза слипаются. Не удерживай меня. По мне здесь вряд ли будут скучать.
Трой начал сооружать себе напиток.
— Мне нужно было смыться, когда ты ушел. Как у тебя дела?
— Ничего себе. Я только что наелся как свинья.
— Мэри говорит, ты с утра плавал.
— Ты знаешь, как это принято у нас, спортсменов. Что, к черту, означает это «Д»?
— Что? А, «Д». Это «Декстер».
— Декстер Трой Джеймисон. Ну и ну!
— Классно смотрится на голубом почтовом ящике, правда?
— Богато. Я буду называть тебя Декс, словно я твой друг.
— Попытайся. Но только разок.
Они взяли бокалы и сели на скамью у дальнего края бассейна.
— Обычная воскресная рутина, — сказал Трой. — Если я быстро приду в себя, может, на яхте покатаемся, но, скорее всего, не получится. На пляже соберется компания. Будет ряд возможностей проиграть деньги. А можно еще поиграть в теннис у Лэйбернов или в «Ки-клубе». Или просто выпить.
— Я не буду играть в теннис у Лэйбернов.
— Нет?
— Мардж Лэйберн попыталась обработать меня. Но она не привыкла к контрударам.
— Все тот же старый Майк. Все так же воюешь с фальшью. Удивляюсь, что ты вообще с ней сцепился.
— И я удивляюсь. Это было так просто. Никакого вызова.
— Через некоторое время я посмотрю, смогу ли я доплыть аж до Залива.
— Слушай, а ты привык к контрударам, старина Трой?
— Я что, очень изменился?
— Откуда я знаю?
— Что ты имеешь в виду, Майк?
— Позволь мне объяснить. Я приехал сюда в понедельник. У тебя отличный дом. И позволь мне добавить, великолепная жена. Мне нравится Мэри. Но ты относишься ко мне вежливо, любезно, но холодно, мой мальчик. Я мог бы оказаться кем-то, кого ты встретил в клубной машине и пригласил сюда, в этот «последний оплот достойной жизни». Мы познакомились семнадцать лет назад, Трой. Помнишь меня? Господи, мне нужны объятия и поцелуи, и мне не нравится, что ты держишься настороже.
— Настороже?
— Ты производишь именно такое впечатление. Провалиться мне на этом месте, если это не так. Ты что, так уж гордишься собой из-за всего этого? Это именно то, чего ты хотел, не так ли? И ты пробовал добиться этого сначала одним способом, да только у тебя не вышло, и тогда ты женился второй раз. Хорошо. Я ничего не имеют против того, что ты получил свое.
— Приятно слышать. Я так нуждался в твоем одобрении.
— Разозлись. По крайней мере, для разнообразия.
— Прошло пять лет. Люди меняются.
— Не так сильно.
— Думаю, у меня слишком много проблем.
— И они меня не касаются?
— Расслабься, Майк. Ты сюда приехал, чтобы расслабиться. Впитывай солнце. Посмейся. Напейся. Но отвяжись от меня.
— У тебя пошаливают нервы, Трой. Еще хуже, чем у меня.
— Нет такого закона, по которому ты должен знать все обо всех.
— У меня такая привычка. Я, например, выяснил, что этот твой большой проект «Хорсшу-Пасс истейтс» — тухлое дело.
Трой уставился на него в изумлении.
— Кто это говорит?
— Никто не говорит. Я выстрелил наугад. Но ты только подтвердил это, мальчик.
— Может быть, недели вполне достаточно? Может быть, это как раз столько, сколько тебе надо, чтобы отдохнуть.
— Спасибо, я еще немножко здесь поболтаюсь.
— Черт побери, Майк!
— Оставим это. Когда выйдешь из своего отстраненного состояния и поймешь, что у меня могут возникнуть некоторые идеи — может быть, даже удачные идеи — по поводу того, что гложет тебя, найди меня. Я, скорее всего, буду на пляже. Оставим пока это. Расскажи мне лучше о парочке на той стороне.
Трой злобно глядел на него несколько секунд, потом пожал плечами:
— Это Клэйтоны, Рекс и Трэйси.
— Исключительно любящая пара.
— Он любит ее, а она — любого, кто попадется. Пойду выпью аспирин.
В течение следующего часа Майк имел несколько скучных бесед с несколькими скучными людьми. Когда он освободился, он налил себе третий бокал и отнес его в свою приятную гостевую комнату. Он растянулся на кровати и стал думать о Трое. Дружба была одной из величайших ценностей. И он подозревал, что она сейчас под угрозой, если Трой не перестанет вести себя так отстраненно. С Троем это будет не просто какая-то потерянная дружба — когда встречаешься вновь с человеком, преисполненный больших надежд, и понимаешь, что вы стали чужими людьми. Либо вы росли в разных направлениях, либо один стоял на месте, а другой развивался. Здесь все серьезно.
Он был достаточно циничен, чтобы понимать, что Трой никогда полностью не простит ему ту нью-йоркскую историю. Никто никогда не прощает жгучей обиды, которую мы испытываем к человеку, если он видел нас в безнадежном, беспомощном, наихудшем состоянии.
