– Ты невыносим.
– Знаю. Ты говорил однажды.
Пройдя двор, тут же повернули обратно. Собака развернулась следом с таким выражением морды, словно оказывала магам огромную услугу.
– Шадек, ты им подмигиваешь!
– И что? Мне можно. Это ты у нас весь из себя эльф, погостишь в Эллоре и вернешься в Школу работать. А мне по трактам разъезжать, перебиваться, чем Божиня пошлет: парным молочком, колбаской домашней, девками деревенскими…
Не говори о затхлости печальной –
Гляди, как распускаются цветы!
И в голове не до конца нормальной
Рождаются бесстыдные мечты…
Кинфера перекосило. Шадек пнул ком земли и досадливо продолжал:
– Слушай, ну когда уже их голова вернется? Тут же немыслимо скучно! Два десятка домов, полсотни человек и десяток переходов до ближайшего селенья, где все ровно такое же. Как люди тут живут всю жизнь, а?
– Не имею представления и не желаю знать. Но мы можем скоротать время, посвятив себя помощи ближним.
– Мы уже помогли, с водником поговорили. Мало?
Эльф помялся и, понизив голос, как о чем-то непристойном, ответил:
– Вообще-то да. Как единственные представители магического сообщества в этом забытом Божиней селе мы обязаны принести ему больше пользы. Думаю, требуется предложить помощь в разборе сгоревшего дома, как считаешь?
– Овощ им в помощь, – буркнул Шадек. – Копаться в золе и слушать бабий плач – это не интересно, не буду я заниматься такой ерундой. А еще в том доме валяется горелое тело. Оно испортит мне аппетит.
С соседней улицы донеслись рыдания.
– Во, вспомнишь солнышко – а тут и лучик, – кивнул в ту сторону Шадек. – Пойдем в дом. Я вовсе не хочу смотреть, как эту головешку потащат в божемольню.
Бедота поселил магов в своей хате, не доверил гостей сельчанам. Кое-кто с порицанием отнесся к такой заботе о приезжих, и не без причины. И наверняка была крупица правды в их обидных словах про то, что эти двое – не настоящие маги, а шалопаи беспутные. Однако и с Бедотой было не поспорить: путные или нет, а пожар затушили и водника на разговор вызвали, а кто может больше – так пускай сделает.
– Один из самых омерзительных обычаев Ортая, – Кинфер последовал за другом. – Очень глупо и нечистоплотно оставлять тела на ночь в божемольнях. Какой в этом смысл?
– Ну как же: жрецы читают над ними молебства, души наполняются покоем и летят себе, привольные, прям под Божинин порог, где будут…
– Да знаю я, – сердито перебил Кинфер. – Но почему их тащат в божемольню? Туда же люди ходят, там дети учатся, там ромашка жжется – и тут нате: горелый мертвец! А откуда пришел этот глупый обычай закапывать мертвых? Невообразимо думать, что при селах разрослись другие поселенья – с покойниками! А то легкомыслие, с которым их закапывают? Руки не вяжут, ноги не опутывают, клетку не ставят, а потом бегают по округе с воплями от своих мертвых бабушек, а поодаль некромант сидит-заливается. Дикость! То ли дело церемония прощанья у эллорцев! Собирается вся община, приходят Старейшие, звучат родовые песни о возрождении и торжестве жизни. И душу умершего забирает в чертоги дух самого Эллора, а прах развеивается под старейшим дубом леса…
– Красиво, – согласился Шадек.
– К тому же там никогда не жили призорцы, – продолжал Кинфер. – И безобразия, подобные здешним, просто немыслимы в благословенном крае исконцев!
– Мне прям захотелось родиться эльфом и тут же помереть в Эллоре, – кисло протянул Шадек. – Шагай давай, цаца ушастая, представитель магического сообщества. Сам-то небось не побежал никому помогать, а? И носит же ортайская земля таких зазнайцев!
* * *
С возвращением сельского головы порядка не прибавилось. Из соседнего села, где проводилось первое окуривание его единственного внука, Ухач вернулся смурной и в изрядном подпитии. От ромашкового дыма внук орал дурниной, что считалось нехорошим знаком, и пережить подобное без кружки сидра Ухач не смог. С собой в дорогу взял плетенку наливки, которую и приговорил по пути.
Вернувшись домой и выслушав новости, голова разъярился окончательно. Он требовал сей вздох прекратить непотребства и навести порядок, дать воднику все, чего тот пожелает, и не сметь давать ему ничего, страшно хмурил кустистые брови, махал кулачищами, топал ножищами и орал так, что цепные псы по всей улице виновато прижимали уши. Селяне бы тоже прижали уши, если б умели.
Маги слушали, не высовываясь со двора. Они сидели на поваленном стволе старой яблони, скрытые забором. Кинфер рисовал на земле сухой веточкой, Шадек выбирал репьи из хвоста собаки, которая так и не пожелала расстаться с магами.
– Из каких соображений они выбрали своим головой столь глупое животное? – тихонько ворчал эльф.
Меж тем Ухач переключился на магов, веля сей вздох подать их пред свои замутненные очи и заставить держать ответ: отчего не договорились с водником по-хорошему? Почему не помогают разбирать сгоревший дом? Не ходят по селу и не спрашивают, кому нужна помощь? Словом, что это за маги, которые не ищут, где бы пригодиться?
Бедота на это отвечал, что маги следуют по пути жизнепознания как считают возможным, и случайным людям не судить об этом.
– Жрецы, – Шадек сильно дернул очередной репей и цыкнул на рыкнувшую собаку, – все одинаковые, одно и то же торочат. Маги, любимые дети Божини, путь жизнепознания, особые возможности для помощи людям, тьфу! Спасибо, хоть не кнутом гонят по этому пути, с них бы сталось!
Бедота с улицы, будто услышав слова Шадека, подхватил:
– Ибо сказано в Преданиях: «Всякий маг должен осознанно прийти к пониманию своего назначения и не годится наставлять его рьяно. Ибо тот, кто действует по принуждению, не отдает себя от души и всегда несчастен. И лишь тот, кто выстрадал свой путь и желает его, не отступится ни перед чем и не свернет с дороги»!
– Как вы достали, – сказал Шадек забору, за которым вещал Бедота. – Шесть лет не было в Школе спасенья от этого нудежа, теперь здесь начинается!
– Молодые они еще, – продолжал жрец, – жизнью не битые, чужой боли не разумеющие. То ненадолго. Дорога их быстро изменит, ибо поймут, какой дар держат в руках.
– Что не битые – это верно, – послышался густой бас головы. – Поучить бы надобно.
– Ты, Ухач, за своими грехами следи, о чужих не суди, – строго ответил Бедота. – Без всякой меры ты хмельному обрадован, а что в Преданиях сказано про это?
– Сказано, что всякий любитель чрезмерных жизненных сладостей будет в посмертии мучим в речке медовой, дабы сладость ему опротивела, – как по писаному отчеканил Ухач. – Только где ж чрезмерность? Это так, сластишка. Самая крохотка в жизни-то нашей, что горше полыни.
Кинфер что-то буркнул, раздраженно затер нарисованное и тут же начал заново.
– Опять не туда заехали, – послышался из-за забора третий голос, и еще два десятка других согласно загудели, – маги, сласти, хмель – это все подождет, не сбежит. Ты скажи, Ухач, как поступить с призорцами. Никто свою скотину в жертву давать не хочет, а только дальше жить так не можна. Тебя ждали, чтоб рассудиться, договориться, к порядку прийти. Вот ты приехал – и где он, порядок?
