– Так ведь рождается, а не умирает.
Внизу проскрипели ступени. Наверное, Эррен поднялся к дверям спальни, чтобы отвлечь лекаря и нянюшку от ответственного дела. Снова.
– Ты бессердечный, – горько заявила Бивилка.
– В самую точку, – согласился Шадек. – Только я нарочно плохой – чтоб никто не догадался, какой я на самом деле хороший. Рад, что даже тебя, моя прозорливая, удается морочить все эти годы.
Бивилка фыркнула и снова развернулась к окну.
Уже почти стемнело, и одна из трех свечей, воткнутых в пузатый глиняный подсвечник, догорела полностью. Шадек лениво щелкнул пальцами, подвесил над головой светящийся шарик.
– И теперь нужно снова собираться в дорогу, – жалобно сказала магичка и повела плечами, будто они заранее начали зябнуть. – Я только начала забывать об этом. Но теперь все. Малыш родится, а мы отправимся дальше, как было уговорено.
– Ты что, скиснуть собралась? – изумился Шадек. – После того, как мы таких восхитительных дел натворили? Спасли семейство хищных гадов из вида кожемяк. Разобрались с хатником. Вразумили молодого придурочного мага. Все это не решилось бы без нас! А ты стоишь тут с мрачной рожицей, как будто жизнь – боль… Хатница точно не будет больше дурить?
– Не посмеет. Я им сказала, что в случае новых чудес Агын отправит письмо гласнику Мошука, а тот нагонит на поселок буйных магистров магии, а те все расскажут Эррену, и тогда Калю будет совестно всю оставшуюся жизнь.
– Эх, ненаглядная. Как в такой крохотной тебе вмещается столько зловредности?
Внизу хлопнула дверь, раздался радостный голос няньки и глубокий бас лекаря. Следом – топот двух пар ног, которые прыжками взбирались по лестнице.
Шадек прислушался и усмехнулся.
– Ненаглядная, я вот что подумал: а поехали вместе?
– Куда? – не поняла магичка.
– Да куда угодно. Тебе ж все равно, куда теперь отправиться? Ну так и мне тоже все равно. А вдвоем мы во какие молодцы! Сможем прилично зарабатывать, да и просто веселее будет. А вдобавок займемся решением твоей главной проблемы, дорогая моя дева… Эй, я имею в виду твой пунктик на искательстве, а не всякие непотребства! И не вздумай соблазнять меня, я дорожу нашей нежной дружбой и порушить ее несогласный, понятно тебе? Сей вздох поставь подсвечник на место!
* * *
Они отправились в путь через два дня. Хотя все семейство искренне настаивало, чтобы маги задержались еще.
Но крикливый эльфенок поставил с ног на голову весь дом. Бивилка и Шадек надеялись, что на постоялом дворе в ближайшем городе им хотя бы удастся отоспаться за эти два дня. Да и пятки чесались – все решено, все обговорено, зачем затягивать?
Предстоящая дорога не походила на любую из завершенных, и оба мага ждали от нее удивительных и необычных событий. И наверняка хороших. Оба были радостно взбудоражены предстоящим отъездом, о котором раньше думали без всякого восторга – будто предстояло отправляться в путь в первый раз.
Гавель крепко обняла на прощанье обоих и даже всплакнула. Зеленоватая от недосыпа нянюшка вручила Бивилке увесистую торбу с пирогами и сушеными фруктами. Эррен добавил бутыль своей любимой вишневой наливки. Накануне он сполна рассчитался с магами, хотя тем брать деньги с человека, ставшего почти что другом, было неловко. Но швец дал понять, что отказов не примет.
Каль, не поднимая глаз, пожал руку Шадеку и засмущался чего-то перед Бивилкой. Неловко протянул маленькую деревянную шкатулку.
– Подарок? – ухмыльнулся Эррен.
– Я узнал, что твое начало – вода, – почти шепотом пробормотал паренек и поспешил спрятаться за спину эльфийки.
– Откуда? – изумилась Бивилка и почувствовала, как что-то легонько потянуло ее за куртку сзади, а один из пальцев свободной руки крепко сжала теплая ладошка. Магичка осторожно погладила ладошку и улыбнулась Калю. – Спасибо тебе.
– Да я что, – вспыхнул тот.
Стоя на пороге, семейство наблюдало, как маги выходят со двора, бодро протаптывая узкую тропинку в свежевыпавшем снегу.
– Заезжайте в гости как-нибудь! – крикнула вслед Гавель.
Бивилка и Шадек обернулись, закивали, помахали и направились в сторону конюшни, где уже должны были поджидать их лошадки.
– Девушка посвежела за это время, – заметил Эррен, провожая взглядом две удаляющиеся фигуры. – Я б даже сказал – расцвела. Что это на нее так повлияло, ваша прекрасная кормежка?
Гавель улыбнулась:
– Нет, это все Шадек. Они называют это магией дружбы.
Неизлечимый (год после выпуска)
Да, мы любим, чтобы все шло своим чередом, понятно и просто, без потрясений. Так ведь это Божиня создала нас такими. Если Божиня хотела, чтобы мы доверяли существам, отличным от нас, – отчего она не создала нас другими?
Хороший вопрос, на который у жрецов нет хорошего ответа
Все осталось таким же, как семь лет назад – и в то же время все изменилось.
Улица с серо-желтой пылью под ногами, беленые дома, дощатые заборы – вроде бы прежние, а вроде бы нет. Яблоня во дворе одноногого Аттама высохла, замерла над оградой нелепым костлявым изваянием. Огород неугомонной прежде Нулии наполовину зарос бурьяном, и только в придворовой части виднеются аккуратные грядки.
Другой воздух – горячий, недвижимый. Не лают собаки.
Все вокруг поблекшее, скрюченное. Как будто ставшее меньше. И наполовину неживое.
Чем дальше по улице – тем сильнее подгибаются ноги, чем ближе отчий дом – тем больше смущенная радость узнавания вытесняется неловкостью. Ослик чувствует ее тревогу, беспокойно мотает головой, норовит сорваться на бег.
Вот и родной двор за забором, и кажется, что он усох за прошедшие семь лет. Калитка все та же, деревянная, тяжелая, и все та же прорезь в заборе, куда можно сунуть руку, чтобы откинуть железный крюк.
Хорошо, что никто из соседей не попался навстречу.
Скрип, ужасно громкий в жаркой полуденной тиши. Шаг во двор.
Из будки не высовывается любопытная палевая морда Айда, спешащего посмотреть, кто там пришел. Да и будки никакой нет. Там, где раньше носился на длинной привязи поджарый остроухий пес, теперь сложена поленница. Мелкие ромашки больше не усеивают двор, вместо них разросся темный ковер спорыша. И уже нет низкой лавочки, на которой так хорошо было сидеть вечерами, глядя на звезды и вдыхая запах петуний из палисадника. Петуний тоже нет, вместо них торчат жесткие стебли иссопника.
Дом недавно побелили, и потемневшие ставни рядом с нарядными стенами выглядят нелепо и жалко. Низкий порожек все тот же, и та же сосновая дверь с громоздкой железной защелкой. Она открывается с пронзительным хриплым скрипом, бухает о стену, и из дома выходит светловолосая тонкая девушка в просторном платье. У нее милое личико с озабоченной морщинкой меж бровей, аккуратная длинная коса и маленькие руки с красными загрубевшими пальцами.
