– Ну и пусть переезжают, – дернула плечом Умма. – Мне-то что.
– Может, и есть чего, – старуха снова пожевала губами. – Плод извести спервоначалу надобно. А то куда ж она таковская поедет-то?
– Не стану, – бросила Умма. – Я разве душегуб какой-то?
– Умеешь ведь, – даже не спросила, а просто отметила старуха.
– Не напрямую, – Умма задумалась, – но если вызвать мускульное сжатие… Пустое. Не стану!
– Платню хорошую сулили, – спокойно сообщила хозяйка. – Но нет желания твоего – так и не надобно. Пускай ведуть девку к какому знахарю недоученному, пускай тот ее в таз с горчицей содит да вином выпаивает, мне дела тожить немного до того.
Умма упрямо сжала губы и потянулась за кувшином. Плеснула в свою кружку еще немного морса.
– Варравирова жена помирает, – помолчав, сообщила старуха.
– Чья? – не поняла Умма.
– Ну, этого, звездолюба, – Яниса махнула рукой, будто отгоняя приставучую муху. – Который в домине с башенками живет, что поблизу рынка-то.
– Астронома, – поправила Умма и огорченно добавила: – Жалко. Помню их с женой, они часто гуляли летом по набережной. Он так бережно ее под локоток поддерживал, а она все волновалась, не мерзнут ли у него ноги… а я смотрела и думала: ну бывает же так, всю жизнь вместе прожили и как друг о друге заботятся!
– Помирает, – губы у старухи чуть дрогнули. – Суседка, что за нами живет, сказывала, а ей пекарева жена поведала, а той прибиральщица звездолюбова говорила. Мол, приходил лекарь и сказал, что ничегошеньки тут не сделаешь, нету в сердце ее силы более. Не хочет работать сердце-то, старое шибко стало, на покой просится. А звездолюб все думает, что неправы лекари, хоча тот последний четвертым был, которого звали. А она уж и с кровати не поднимается почитай.
– Грустно, – новость так расстроила Умму, что она даже на пятый пирожок не позарилась. – Мне кажется, он без нее совсем… потеряется, что ли.
– Да с мужиками оно завсегда так, – махнула рукой старуха. – Баба без мужика еще выдюжит, – губы у нее дрогнули снова, – бабы приноровлючие. Поплачут, отгорюют, да помалу приловчатся. Тяжко, пусто, а все ж хоть какось. А мужик, что жизнь при бабе прожил, один он не приладится уже. Вот и дед мой… В остатние годы все говорил, все говорил: токмо б мне спервоначалу помереть, не свыкнусь без тебя, не сдюжу…
Яниса снова махнула рукой, неловко отерла глаза.
– Ну да что проку горюниться? Не будем про кручину, девоньки, нет помина ей! Пойду вот киселя сварю – и всяка тоска пройдет! Зря, что ль, умочила крупу еще с вечеру?
Старуха медленно поднялась, тяжело опершись на лавку рукой. Бивилка сунулась было помочь, но Яниса лишь брови нахмурила и выпрямилась без всякой помощи. Стала неторопливо собирать на поднос остатки завтрака и, пока собирала, все хитрым глазом косилась на Умму.
– А знаешь, чего, девонька моя хорошая? Сынок приехал до суседей, до тех, что справа через двор. Помнишь-то небось, ладный такой дом с резными ставенками, хозяин важный мужчина усатый, да жена его светловолоса дама, в платьях завсегда ну до того красивых-то вышагивает!
– Не помню, – пробурчала Умма, нахохливаясь, – и дела мне нет. Приехал к ним сын – ну и приехал. Ну и на здоровье.
– А он же ж подметил тебя! Справлялся. Ох и гарна, говорит, дева, голову держит что лебедица!
– Яниса!
– От же ж вреднюча! – Старуха укоризненно покачала головой. – Ведь нет у тебя никовошеньки. Что б тебе с добрым хлопцем не погуляти! А вдруг бы сладилось чего!
– А кто вам тогда припарки делать будет? – отбивалась Умма.
– Так тут живите! – всплеснула руками старуха. – Я чего? Да мне ж отрада только, места хватит всем в дому!
– Яниса!!
– От вреднюча! – Старуха подхватила поднос. – Хоч поглядела бы на хлопца! Высокий, плечистый, взрачный!
Умма сердито зазвенела склянками в ящиках стола.
– Ну как волишь, – Яниса посеменила к двери, вроде бы сдавшись, но глаза у нее были хитрючими, лукавыми.
– Не вздумайте ничего подстраивать, – предупредила магичка, – как в тот раз.
– Не-не-не, – тоненько уверила Яниса и просочилась в дверь.
Как только она исчезла из виду, в дверном проеме возникла первая посетительница – дородная черноволосая женщина, нервно сжимающая в руках холщовый мешочек.
– Поработаем, – себе под нос пробормотала Умма. – А там, глядишь, и кисель поспеет.
* * *
Бивилка в пятый раз чихнула, заправила за ухо выбившиеся из косы пряди и продолжила переворачивать чашки донышком вверх. Из них то и дело что-то выпадало – то мышиный помет, то клок пыли, то проржавевшая шпилька для волос.
– Вот увидишь, в конце концов и мы потеряемся в этом подвале, – сказала ей Умма.
Она у другой стенки перекатывала кукурузные початки по древнему, побитому мышами покрывалу.
– Ради двух серебрушек я рискну, – Бивилка сделала еще один решительный шаг в глубь помещения и с ужасом оглядела сломанный ткацкий станок.
– Он точно здесь? – снова спросила Умма.
– Еще раз спросишь – получишь в лоб веретеном, – пообещала подруга и прошмыгнула к стенке, где доживал свой век деревянный шкафчик. – Кто из нас искатель, а? Он точно здесь.
Некоторое время было тихо. Только шуршал, стучал и звякал хлам, заполнявший подвал. Мягко мерцали над головами магичек светящиеся огоньки.
– Почему тебя угнетает Яниса? – спросила вдруг Бивилка.
Умма потрясла возле уха запыленную шкатулку, открыла и принялась перебирать содержимое.
– Не угнетает. Просто очень ее много временами. Всем поинтересуется, рядом помаячит, побурчит, указаний раздаст. Как… Ну как…
– Бабушка родная, – подсказала Бивилка.
– Быть может, – подруга дернула плечом и ниже наклонилась над мелочевкой, разложенной на подвернувшейся холстине. – У меня не было бабушки, не с кем сравнивать.
Они замолчали. Бивилка обнаружила в одном из ящичков мешочки с бисером и сосредоточенно загребала его пальцами.
– Дурная ты, Умма, – заявила вдруг она и опустила мешочек на колени. – Такой подарок судьбы не ценишь.
– Ценю, – вспыхнула Умма, – очень даже ценю! Знаю, что благодаря Янисе могу работать в Арканате, и что клиентов временами получаю через ее знакомых – других-то магов тут вот такенная куча, Божиня видит!
– Так она тебя, дуру, еще и подкармливает. И замуж выдаст, если ты брыкаться перестанешь.
Умма дернула плечом.
– Ну да, – протянула Бивилка. – Повздыхай по Кинферу. Он, наверное, тоже хранит твой образ в памяти очень-очень нежно. До того нежно, что не в силах помнить про твой день рождения, или хотя бы письмо тебе набросать, мимоходом, по дороге в Эллор, или…
