– Правда. Это сказка про Золотой век?
– Не совсем. Лучшие умы древности мечтали о Золотом веке… вот как у нас мечтают… но когда их мечты сбылись, никто этого не заметил. Потому, наверное, что это не было похоже на тот Золотой век, который выдумали древние мудрецы. Перед его началом прошли войны, много войн, и все как одна кровавые и опустошительные. Воевали из-за религии, из-за богатства соседа, из-за того, что сосед не такой, как хочется, воевали за справедливость, которую каждый понимал по-своему, воевали за то, чтобы установить на планете свой порядок, конечно же единственно правильный… А потом кончились войны, и страны-победительницы зализали раны, и наступило всеобщее благоденствие, и войны были забыты… и вот тогда-то внезапно оказалось, что жить в Золотом веке люди не умеют. Большинству оказались не нужны ни науки, ни искусства, а что до духовного или телесного совершенствования, то у каждого был ответ: «Это мое тело, мой разум и моя душа, понятно? Что хочу с ними делать, то и делаю! Не сметь посягать на мои права, они священны! Хочу жить по-свински и буду!»
– Надо было их заставить, – убежденно сказал Атти.
– Если заставлять, то какой же это Золотой век? Да и некому было заставлять: власть в том мире была выборная, а толпа всегда выбирает тех, кто обещает ублажать ее, а не улучшать. За право самим выбирать себе правителей в свое время были пролиты моря крови, и люди не собирались отказываться от этого права. Худших всегда большинство, и у худших было средство заставить лучших смириться с тем, что их, лучших, – единицы, что их не понимают и не желают понимать, что над ними потешаются… И странным казался человек, достойный настоящего Золотого века, странным и смешным. Огромное большинство людей просто жило в свое удовольствие, ни о чем не задумываясь, жрало, пило и веселилось… как стадо животных. Мысль сделалась непосильной, долгий труд – несносным, зато наслаждение – по-прежнему желанным и легко доступным…
– Это не страшная сказка, – сказал Атти, зевая, – это сказка скучная.
– Тебе так кажется. Человек все-таки не совсем животное, иначе о нем не стоило бы и говорить. Разум восставал против такой жизни, и люди – не все, далеко не все – искали выход. Многие одурманивали себя, потому что не находили его. Многие кончали с собой по той же причине. Ты удивишься, но самоубийц на той планете было гораздо больше, чем у нас. Многие рисковали собой, выдумывая опасные забавы только для того, чтобы пройти по краешку небытия и ощутить утраченный вкус жизни…
– Дураки, – сонно пробормотал Атти.
– Не они были глупы – они были люди как люди, но глуп был мир, который построили такие же люди, как они, причем с самыми лучшими намерениями. Добившись многого, человечество утратило главное – цель. К чему стремиться, если каждый и без того может удовлетворить почти любую свою прихоть? Конечно, можно было построить корабли и полететь к другим мирам, начать осваивать их засучив рукава и отодвинуть катастрофу в бесконечность – но к чему? Население планеты сокращалось, ибо, если человек пожизненно обеспечен, ему не нужны дети, чтобы кормить его в старости. Они только мешают наслаждаться излишествами. С великим трудом был построен всего один корабль, способный долететь до звезд, и девять из десяти жителей Зем… той планеты кричали, что он никому не нужен. Захоти люди построить сотню таких кораблей – они сделали бы это, не слишком напрягаясь, но к чему? Даже один корабль вызывал ярость из-за того, что ради его постройки правительство изъяло из кармана каждого обывателя какие-то медяки в виде налогов… Ты слушаешь меня?
– Мгм, – промычал Атти.
– И все же было решено послать корабль в полет, коль скоро он был построен. Четыре человека, составлявшие его экипаж, были единомышленниками. Тайно сговорившись между собой, они нарушили полетное задание. Вместо того чтобы пять лет лететь к ближайшей звезде, а потом столько же обратно – и больше никогда не полететь к звездам, и состариться на планете, ставшей им ненавистной, – они направили корабль к черной дыре, незадолго до того открытой в окрестностях того солнца, что давало свет их миру. Черная дыра – это такая звезда, которая не испускает света. Понимаешь, была гипотеза, что, нырнув в черную дыру, можно выскочить совсем в другой вселенной… пусть даже без шансов вернуться назад…
Барини перевел дух. Всмотрелся. Мальчик спал, утомленный скучной сказкой, и тихо посапывал. Хорошо.
Стараясь не стучать каблуками, князь подошел к стрельчатому окну. Сквозь мутное стекло (освоят ли здесь когда-нибудь качественное стекловарение, черт побери!) едва можно было разглядеть островерхие крыши Марбакау, редкие огоньки в окнах и факелы стражи на башнях цитадели. А на севере разгоралось зарево – строго по плану, в назначенный день и час.
Горел храм Водяной Лилии.
Часть вторая
Буря
Глава 1
Ар-Магор напоминал громадный фурункул. Сдави его посильнее, скрипя зубами от боли, – лопнет и потечет. Так казалось. Да так и было на самом деле, вот только сдавить как следует не удавалось вот уже два месяца.
Столица Империи, город-громадина. Как три Марбакау, даже больше. Никем не осаждаемый в течение целых поколений, он выплеснулся за городские стены, оброс предместьями. Еще до подхода унганской армии все они были выжжены дотла на полет арбалетной стрелы. Как всегда в таких случаях, обывателей побогаче пустили в цитадель вместе с их скарбом и, главное, обреченной на съедение домашней скотиной, а лишенных крова бедняков прогнали прочь, не слушая жалоб. Готовясь к драке не на жизнь, а на смерть, разленившийся город-боец встряхнулся, избавился от балласта, расчистил место, где так удобно отстреливать атакующих на выбор, а сам уполз за стены и ощетинился, как еж. Подойди-ка!
Барини и не помышлял штурмовать Ар-Магор с ходу. Ополченцам он приказал рыть траншеи, таскать мешки с землей на брустверы орудийных позиций, строить землянки, копать ямы под отхожие места. Со стен гулко бухали крепостные бомбарды, гудели в небе видимые в полете каменные ядра, шлепались, брызгая землей. Иной раз после орудийного выстрела прилетала туча камней или целая стая стрел, и кто-нибудь вопил от боли и смертного ужаса, обнаружив в своем животе зазубренный наконечник. Но через несколько дней заговорили осадные бомбарды Унгана, сбивая со стен артиллерию защитников города, а когда сбивать стало практически нечего, Барини распорядился начать ломать стены и толстым пальцем сам указал на плане крепости места будущих проломов. Их было три. Удобных мест нашлось бы и больше, стены Ар-Магора проектировал явно не Вобан, но три – это в самый раз. Три пролома, три штурмовые колонны. Достаточно, чтобы заставить защитников города распылить силы, и в то же время не слишком много, чтобы рисковать потерять управление собственными войсками.
Но пусть крепость проектировал и не Вобан – стены ее были сложены на совесть. Они крошились под ударами железных и каменных ядер, но уступали каждому удару столь малую толику, что хоть плачь, хоть рычи зверем. Не плача и не рыча, Барини снял опалу с Дагора, вытребовав в обмен на возвращенную милость всю городскую артиллерию, весь порох и все ядра. Бомбардировка усилилась. Теперь по стенам работали лишь самые крупные бомбарды, а те, что калибром помельче, высоко задрав хоботы, метали ядра в город. Наконец один кусок стены рухнул. И тут пришла осень.
