Зверь уже не выл – скулил. Перестал кружиться, упал на брюхо. Попытался ползти на передних лапах, волоча парализованные задние, застонал, как человек, и уронил голову. Подергался и затих.
Барини не подумал о том, какой же силы яд несли легкие стрелки для духовой трубки на своих наконечниках и какой же невероятной остроты должны быть эти наконечники, чтобы проколоть шкуру этакой зверюги. Все эти мысли пришли потом. Он просто вернулся, подобрав по пути арбалет. Человек в мехах смотрел на чужака из-за гор безбоязненно, но трубку держал наготове.
Барини забросил арбалет за спину и показал пустые ладони. Чужак вытянул из трубки стрелку за пушистое оперение и убрал ее в кожаный колчан.
– Гууш-сууг, – провозгласил он, указав на тушу зверя, и стукнул себя кулаком в грудь. – Моя добыча!
Он говорил на юдонском наречии, безбожно коверкая слова, но Барини понял.
– Твоя, – согласился Барини, на всякий случай сопровождая слова понятными жестами. – Я только стрелу возьму. Добыча твоя, а стрела моя. Очень нужна.
Человек проворно соскочил с нарт и обежал вокруг мертвого зверя. Найдя стальное оперение арбалетной стрелы, ощупал его и, выпрямившись, закивал часто-часто.
– Не моя добыча, – сказал он с легким сожалением. – Наша добыча.
Глава 5
Полное имя нового знакомца и – чего уж там – спасителя Барини ни за что не сумел бы произнести, но, к счастью, тот откликался на уменьшительное имя Уююга, сокращенное по сравнению с полным раз в шесть. Сто поколений его предков кочевали по громадным просторам к северу от Холодного хребта, доходя до дельты Амая на западе и до Великих болот на востоке. Зимой Великие болота были проходимы, и со слов Уююги Барини понял, что кочевой северный народ знает об обширных, но столь же холодных землях огромного материка, лежащих за Великими болотами, и о тамошних племенах, диких даже по сравнению с соплеменниками Уююги. Колоссальные труднопроходимые пространства делали невозможными войны между ними.
Ни имперские войска, ни баронские дружины не совались за Холодный хребет – там нечего было взять. В тундре не посадишь на землю крестьян, а что до звериных шкур, китового жира, выделанных кож и прочей ерунды, то этой торговлей с простодушными соплеменниками Уююги издревле занимались юдонские купцы, умевшие, согласно поговорке, выварить бульон из камня.
Бить птицу, ловить зверя, подбирать на берегу то, что выбросил бешеный океан, перегонять с пастбища на пастбище стада доверчивых узкогрудых уаохов, защищать их от хищников, приручать наиболее сильных и смирных животных к упряжке – этим жили все предки Уююги, и он сильно удивился бы, предложи ему Барини жить как-то иначе. Он не понимал значений слов «князь», «барон» и уж тем более «император». Для чего они? И почему человек должен их слушаться? Разве люди, живущие по ту сторону гор, остаются несмышлеными детьми до старости? По купцам, что приходят летом к Большой реке на закате, этого не скажешь. Тогда зачем все это?
Барини не стал растолковывать. Во-первых, Уююга все равно ничего бы не понял, а во-вторых, ему было незачем понимать. Он и спросил об этом просто так, из пустого любопытства. Его жизнь была проста, в ней не находилось места лишним понятиям.
Жилищем ему служил чум из шкур на скрепленных ремешками жердях. Путь от места нечаянной встречи двух представителей разных цивилизаций до чума занял, казалось, вечность. Погрузив на нарты тяжелую шкуру белого зверя, Уююга неутомимо трусил рядом, подгоняя и направляя животных. Какое-то время Барини пытался не отставать, затем перед глазами начали кружиться цветные мухи, и он не осознавал, что шатается, исчерпав свои силы до предела, просто горизонт то и дело кренился то вправо, то влево. Потом он очнулся и не понимал, где он находится, а Уююга жестоко тер ему лицо снегом. И последнюю часть пути Барини, по-видимому, проделал на нартах, во всяком случае, он потом не мог ее вспомнить, как ни старался.
Несколько дней он отлеживался в чуме, привыкая к отвратным запахам кое-как выделанных кож, дыма и человеческих тел. Ел похлебку, жевал полусырое мясо и очень много спал. Поверив, что выкарабкается, он пошел на поправку, хотя и дивился: зачем? Чтобы жить дикарской жизнью в окружении простодушных дикарей? Просто существовать без цели и смысла? Это было смешно, унизительно и страшно.
В конце концов он решил: Судьба лучше знает, что ей делать с человеком. И раз она оставила его в живых, значит, он ей еще пригодится. И прекрасно! Барини самому себе еще пригодится! Зиму придется провести здесь, а как придет весна и горные перевалы станут проходимыми – назад! Борьба еще не окончена.
Мучительнее всего было полное незнание того, что происходит по ту сторону Холодного хребта. Логика подсказывала: при всей ловкости Гухара как администратора неурядицы не только возможны, но и неизбежны. Чужеземные армии и сборщики налогов – они-то никуда не делись, только поменяли хозяина – не способствуют благоденствию населения. Обнищавшее за войну крестьянство может с восторгом встретить неожиданно «воскресшего» князя Унгана. Тогда – посмотрим…
Но это были лишь умозрительные построения.
Уююга, по-своему истолковавший душевные терзания Барини, предложил ему как гостю свою жену и заметно огорчился, когда тот отказался. Затем предложил дочь, но теперь уже обрадовался, услышав вежливый отказ, и махнул рукой на непонятное настроение гостя. Само пройдет.
И ведь прав оказался Уююга! Не успели грянуть лютые морозы, как Барини уже ходил с ним на охоту, постигал премудрости управления упряжкой, научился мездрить шкуры и даже выдумал цельнодеревянный капкан собственной конструкции. Отсиживаясь в чуме долгими зимними вьюгами, он мастерил домашнюю утварь, норовил отнять работу и у женщин, чтобы только занять чем-нибудь руки, а с ними и мысли. Все равно мучило воспоминание об Атти – ведь не защитил! Не смог. Сбежал, трус! Казалось бы, поступил разумно – ведь убили бы, несмотря на ультракевлар и боевую ярость. Точно убили бы. Сам умер бы и Атти бы не спас. И что? Не лучше ли было избрать такой финал?
Все сильны задним умом. И им же благородны.
Иногда вспоминалась земная жизнь, комфортная и никчемная. Там было счастливое угасание последнего миллиарда людей, превыше всего ставящих наслаждение, неистощимых в выдумках все новых и новых удовольствий, и уже не было на Земле молодых, нахальных, невежественных, но полных жизни варваров, готовых стереть с лица планеты саморазлагающийся старый мир. Жизнь в чуме Уююги тоже казалась вполне никчемной, но сама ее скудость хоть что-то обещала в далекой перспективе. Местный народец пребывал не в молодости, не в детстве даже – в раннем младенчестве! Соплеменникам Уююги многое можно было простить.
Кого винить, если, обретя могущество, люди предпочли стать не богами, а скотами? Самих же людей? Но разве можно винить подавляющее большинство?
ТЕМ – поздно помогать. Они отвернутся с презрением от докучного умника. Но ЭТИМ – можно и должно помочь хотя бы и вопреки их воле.
Это люди, обыкновенные люди водружают на шпили храмов золоченые кораблики, а сами не выходят в море. Торгуют, воруют, надрываются на пашне, голодают, моют золото… Дерутся из-за веры, жгут города, тысячами убивают несогласных, выдвигая для оправдания разбоев и убийств богословские резоны один нелепее другого. Одно это выдает в них людей, а никаких не инопланетян. И кончат они так же, как земляне, – если не вмешаться. Откуда здесь люди – вот вопрос из вопросов. Ведь известно, что эволюция невоспроизводима. Что это, шутка природы? Или шутка того, кто создал природу и установил правила игры?
