Всякое случалось. Мяли борта, ломали винты, гробили технику. Новорусскую пока бог миловал — еще ни один человек не погиб на припае, что в Мирном случалось не раз. Да и везде случалось. О коварстве льда механики-водители знают побольше фигуристов-чемпионов с их тройными тулупами. Пофигуряли бы они среди трещин и разводьев — тулуп бы точно пригодился, греться после купания. Если по-честному, то Новорусской просто везло: уходили под лед трактора, вездеходы, сани, а люди выскакивали. Случалось, и в минусовую воду. У одного водителя после ледяной купели сердечный приступ сделался — ничего, спасли, выжил…
Кончилось прошлое. Отрезало. Корабли не придут.
А если придут, то не те корабли, которые приносят радость.
Придут или не придут — жизнь продолжалась. Что толку без дела ожидать худшего?
Чинили матчасть, выкраивали время и на науку. Радикально переоборудовали малый холодный склад — в нем стало подтекать, замороженные продукты грозили испортиться. Однажды ночью с ужасным грохотом обвалилась часть ледяного барьера — пришлось заново бурить лед под мертвяки, провешивать страховочные тросы. Систему траншей и канавок для стока талой воды наконец-то довели до ума, и теперь близ Пингвиньей балки с барьера в океан низвергался симпатичный водопадик.
Отчасти радовались дежурные по камбузу: никакой тебе изнурительной заготовки снега, и в руках не ножовка, а кастрюля — знай себе черпай чистую проточную воду из любой траншеи, около которой не оставил метку Тохтамыш.
Сусеков удивил всех настоящим узбекским пловом. Народ стенал и облизывал пальчики. Кто-то пустил слух о готовящейся на завтра утке по-пекински, которую, как известно, в процессе кулинарного священнодействия надувают специальным насосом, и некоторые первогодки, купившись, были отряжены на склад за компрессором весом в полтонны.
Бакланов-Больших благополучно удалил аппендикс одному механику. Какое-то время им предстояло жить в соседних комнатах: механику на койке в «больничной палате», а аппендиксу, удивившему врача какой-то только ему понятной аномальностью, — в склянке со спиртом в лаборатории. Аппендиксу завидовали.
Не успел скрыться за мысом катер, отправленный в Новую Каледонию, как уже принялись с вожделением ждать обещанных Шимашевичем домиков. Жилищный кризис на станции донял всех. На почве тесноты начались первые склоки. В кают-компании яблоку негде было упасть. Пришлось забыть о бильярде — все равно никому не удалось бы развернуться с кием, не заехав кому-нибудь в брюхо или глаз. В непогоду в шумное, но теплое помещение дизельной электростанции набивалось столько желающих посидеть, потрепаться и попить чайку, что дизелисты начали роптать. Один добрый повар Сусеков не гнал с камбуза никого, но всегда подсовывал визитерам работенку: начистить картошки, помыть кастрюли, выдраить полы… Поэтому, несмотря на его радушие, камбуз отнюдь не ломился от наплыва гостей.
Непрухин и добровольцы из яхтсменов, кому хватало образования и свободного времени, разбирались с технической документацией на аэродромное оборудование. Второй радист безвылазно дежурил в радиодомике и начинал жаловаться на жизнь. Тексты популярных передач об Антарктиде частенько сочинял теперь Эндрю Макинтош; он же наговаривал их на ленту по-английски. В русском переводе тексты шли в эфир в исполнении Игоря Непрухина, разрывавшегося между сотней дел.
Последний зачитанный им текст касался прибрежной антарктической фауны, насчитывающей семнадцать видов пингвинов, пять видов настоящих тюленей и два вида тюленей ушастых. Мобилизованный в консультанты-соавторы Нематодо не сумел избежать небрежно-покровительственного тона, объясняя публике разницу между безухими и ушастыми ластоногими. Мол, первые, как то: морские слоны, тюлени Уэдделла и Росса, крабоеды и морские леопарды произошли в незапамятные времена от куниц, а вторые (морские котики и львы) — от медведей. Так что не в ушах дело и дивиться надо не различию, а конвергентному сходству, поняли, двоечники?..
Всерьез редактировать текст было некогда — пошел в эфир с чисто косметической правкой. Китам, птицам, рыбам и морским беспозвоночным было уделено меньше места, зато о своих любимых диатомеях Нематодо разливался соловьем, пока выведенный из себя Непрухин не потребовал заткнуть фонтан. Какие такие диатомеи? Ах, микроскопические водоросли во внутриконтинентальных водоемах? С кремнеземовым скелетом? Знать их не знаю. Какому нормальному радиослушателю есть до них дело? Ты мне о китах, о китах давай бухти!..
Нематодо ругался и в сопровождении биолога Харина убегал наблюдать пингвинов. По его уверениям, в ближайшем к Новорусской стаде пингвинов Адели давно улеглась паника первых дней. Как всегда, пингвины орали, дрались, воровали камни из чужих гнезд, отгоняли наглых поморников, ныряли за рыбой и кормили птенцов, по-видимому, нисколько не беспокоясь о свершившемся переезде континента. Некоторых Харин ловил и кольцевал, жалея о том, что не может организовать спутниковое слежение за миграцией. Пойдут ли на юг? Пока по приблизительным оценкам численности стада выходило, что пингвины намерены остаться и приспособиться.
Ну ладно. А как у них изменится цикл размножения, если полярной ночи нет и не будет? Будут откладывать яйца кто во что горазд и снимать по три урожая… то есть высиживать по три кладки в год?
Вообще получалась странная картина: от переезда Антарктиды менее всех пострадала она сама. Первые же тайфуны достались Австралии и Китаю; в Аргентине наступила небывалая засуха; по центральной Индии яростной метлой прошли чудовищной силы смерчи — обалдевшие очевидцы, пойманные в объективы телекамер, призывали Шиву в свидетели, будто в самую крупную воронку засосало слона. Восток США и Западную Сибирь, районы искони тектонически пассивные, в один день тряхнуло землетрясениями по пяти баллов каждое.
Научники дивились. Непрухин стервенел и обзывал их дармоедами и нематодами. Новый аэродромный радар еще не был развернут, когда с Амундсен-Скотта на «Ан-3» вернулся Ломаев.
В былые времена полет одиночного одномоторного самолета над Центральной Антарктидой во второй половине марта вошел бы в анналы и как подвиг, и как злостное нарушение всех писаных инструкций. Никакое начальство не вправе отдать такой приказ. Да и какой сумасшедший летчик полетит без крайней нужды, если в стартовой точке маршрута температура за бортом в приземном слое зашкаливает за минус шестьдесят, а в точке финиша запросто может завыть пурга со скоростью ветра под пятьдесят метров в секунду?
Психов нет. А крайняя нужда… ну что ж, бывает.
Не минус шестьдесят, а всего минус десять отмечали термометры Амундсен-Скотта, когда востроносый биплан потянул на восток. И со скоростью не в пятьдесят, а всего лишь в тридцать метров в секунду завьюжило в Новорусской за час до приема самолета. Антарктида — по-своему деликатно — напоминала о том, что она пока еще не тропический курорт.
Стонали ветрозащитные стенки, ходуном ходили палатки, визжала твердая, как абразив, снежная крупа. Видимость — десять метров. К счастью, работал радиомаяк, еще старый, и по пеленгу самолет с шестой попытки сел, едва не разбившись о тягач в конце полосы. За тягач его и закрепили, чтобы не сдуло в море, и двадцатипятитонный гусеничный якорь исправно держал самолет сутки, пока пурга не сошла на нет. С полчаса, не больше, сияло солнце, а потом опять наполз туман. Что поделать — побережье…
