Впереди туннель перешел в очередное огромное помещение. Посреди него что-то блеснуло. Кейт попятилась, но это был просто-напросто металлический скат вагона.
Неожиданно у Кейт за спиной раздался скрежет. Она вздрогнула. Скрип перекрыл слабеющую скрипичную мелодию.
Август нарушил молчание.
– Кейт, – произнес он за миг до того, как лопнула третья струна.
– Что?
– Беги!
И они побежали.
Они мчались как безумные, а последние отголоски музыки и света стелились за ними, как вымпелы, и истаивали во тьме. Музыка удерживала корсаи на расстоянии, но терпеливые твари давно были начеку. Когда песня Августа перестала преграждать им путь, монстры тотчас бросились в погоню, хлынули вперед сплошной омерзительной массой когтей и клыков.
Август не оглядывался, а Кейт лихорадочно водила из стороны в сторону фонариком, чтобы удержать монстров в отдалении. Чудовища приближались, однако Август и Кейт успели влететь в вагон за считаные секунды до того, как первые твари настигли их.
Август взбежал по ступенькам, а Кейт споткнулась, вскрикнула и упала, прежде чем он сумел ее подхватить. Корсаи врезались в вагон единой злобной волной, и Август обхватил Кейт, прикрывая ее своим телом. Корсаи шипели, шумно втягивали ноздрями воздух и скрежетали когтями по обшивке.
Но к Августу не прикасались – а потому не могли дотянуться до Кейт.
– Дверь! – выкрикнул Август, когда один корсаи расхрабрился и решил вырвать скрипку у него из рук. – Скорее!
Кейт была бледна, ее трясло, но она извернулась, вцепилась в створку и потянула ее на себя.
Металл застонал и неохотно скользнул в сторону. Кейт и Август ввалились в вагон и попытались захлопнуть дверь за собой. Жилистые пальцы корсаи просунулись в щель, но когда Август прищемил их, тварь взвыла – и дверь наконец захлопнулась.
Кейт с Августом замерли в полутемном вагоне, тяжело дыша. Тени клубились снаружи, шипели и кидались на плексиглас, но железо не пропускало их внутрь, и вскоре монстры отступили в туннель.
Однако вонь корсаи осталась – смесь праха, затхлости и тления.
Кейт плюхнулась на сиденье.
– Мой план провалился, – проговорила она. – Ты прав.
– Я тебя предупреждал, – отозвался Август, опускаясь на колени.
Он изучил скрипку и скривился при виде царапины на деке. Открыв футляр, Август извлек оттуда пакетик с новенькими струнами и принялся трудиться в свете ультрафиолетового фонарика Кейт.
– Почему скрипка? – спросила Кейт дрожащим голосом.
Август не поднял голову.
– Сунаи используют музыку, чтобы вызвать душу на поверхность, – сказал он, снимая оборванные струны.
– Верно. Но почему именно скрипка? Разве ты не можешь воспользоваться другим инструментом? – Она побарабанила пальцами по сиденью. – А ритм, к примеру, считается музыкой?
– Нет. Подними фонарик чуть повыше.
Август закрепил первую струну и продел ее через колок.
– У каждого из нас есть песня, – объяснил он. – Часть музыки, принадлежащая только тебе, нечто такое, с чем мы появляемся на свет, – как отпечатки пальцев. – Он подтянул струну. – Лео может сыграть свою песню почти на чем угодно – гитара, пианино, флейта. А Ильза не пользуется ничем, кроме собственного голоса. А моя мелодия получается правильной только вместе со скрипкой. – Он подергал натянутую струну. – Моя сестра думает, что это связано с красотой. Что песня зависит от того, какой прекрасный звук мы услышали впервые. У меня была именно скрипка.
– А Лео?
Август задумался. По логике Ильзы, Лео должен был находить красоту везде. Но его брат видел мир разбитым. Требующим починки.
– Понятия не имею…
На некоторое время он умолк, тщательно заменяя остальные струны.
– А ты… почему ты так со мной поступил? – спросила Кейт.
– Что? – рассеянно переспросил Август.
Даже в сумрачном вагоне было видно, что Кейт побелела как полотно.
– Когда ты взял меня за руку, то велел не беспокоиться. И сказал, что не сделаешь мне ничего плохого, но… ты ведь мог, правда?…
Август снова переключился на скрипку. Незачем болтать попусту.
– Я видела записи, – тихо продолжала Кейт. – Кровавые жатвы Лео. Он прикасался к людям и забирал их души. Но когда ты дотронулся до меня, ничего не случилось. Почему?
Август натянул последнюю струну.
– Мы можем забрать душу лишь у закоренелых грешников.
– Я причиняла вред другим людям! – возмутилась Кейт, как будто ее попытались лишить знака отличия.
– Нет.
– Откуда ты знаешь?
– Твоя тень не живет собственной жизнью, а твоя душа не излучает красноватое свечение.
Кейт погрузилась в размышления.
– А что обозначают твои отметины? – вдруг спросила она.
Август подергал каждую струну по очереди, проверяя звучание.
– Дни.
Он спрятал скрипку в футляр. Кейт выключила фонарик. Теперь вагон озарял только свет ламп на стенах туннеля.
– Не хочу, чтобы они исчезли, – почему-то прошептала она.
Август не стал спорить. Он уселся на полу напротив Кейт, прислонившись спиной к сиденью, и потер полоски на запястье. Даже нырнув в глубины песни, он почувствовал появление нового дня, свежей отметки, горячей линии, прочертившей его кожу.
– Сколько их? – произнесла Кейт.
– Четыреста двадцать две.
– С какого момента?
Август сглотнул.
– С того, как я сорвался.
– В каком смысле сорвался?
– Это случается, если сунаи перестает питаться. Сунаи затемняется. Теряет способность отличать добро от зла, монстра от человека. Он убивает – причем всех, с кем столкнется на своем пути. И тогда речь не идет о необходимом питании. – У Августа перехватило дыхание. Его передернуло. Он не сказал, что сорвавшийся сунаи теряет часть своей души – если у них, конечно, есть душа, – в общем, частицу того, что позволяет ему чувствовать себя человеком.
Когда сунаи летит во тьму, что-то в нем исчезает безвозвратно.
– А каково оно… это состояние затемнения? – не унималась Кейт.
– Не знаю, – признался Август. – Я себя со стороны не вижу.
– Но однажды ты сказал, что лучше умрешь, чем допустишь такое снова.
– Да, – твердо ответил Август.
Глаза Кейт блеснули.
– Август, сколько раз ты срывался?
