Женщина готовит завтрак и накрывает на стол. Ей кажется, что фарфоровые чашки с китайским рисунком – старинные, теперь таких не делают даже в Китае – плохо вымыты, но она не сердится, а, подавив досаду, моет их как следует водой и пеной. Одновременно она успевает напомнить сыну, чтобы тот заправил постель и покормил собаку, а кроме того, следит за дочкой, чтобы та не слишком баловала приблудного котенка сметаной и другими лакомствами. Дочь не спорит с мамой, но насчет диеты для котенка имеет собственное мнение. Котенок, кстати, тоже.
Я прекрасно понимаю, что вижу сон, но мне все равно нравятся эти люди с их домом, лошадьми, старой умной собакой и юным своевольным котенком. Когда я проснусь, то забуду о них, но сейчас они для меня живее всех живых. Я не вмешиваюсь в их жизнь, я наблюдаю.
Странно только, что я вижу этот сон уже во второй раз.
И уже точно знаю: что-то должно случиться.
Текут лучшие утренние часы: солнце еще невысоко, до полуденного жара, когда стиснутая холмами долина раскалится, как сковородка, еще далеко, легкий ветерок приятно холодит. По дороге, проходящей мимо дома, со стороны Дурных земель, поднимая пыль, дребезжа и завывая слабосильным мотором, на полной скорости несется древний грузовичок. В открытом кузове горой навалены стулья, столы, чемоданы, большие узлы с вещами, кадка с пальмой и зеркальный шкаф с треснувшим зеркалом. Водитель не останавливается возле дома, а старая собака, подняв голову от миски, провожает грузовичок недоумевающим взглядом, нюхает пыльный выхлоп и укоризненно чихает.
Проходит не более получаса, и низко над долиной, держа курс на запад, пролетают два вертолета в камуфляжной раскраске. Они летят на большой скорости, низко опустив носы, чем-то напоминая двух бегущих по следу собак, и уже через минуту скрываются за холмами.
Два необычных события в день – до странности много для уютной мирной долины. Заканчивая завтрак, муж и жена обсуждают грузовичок, вертолеты и предположение сына о том, что в Дурных землях что-то случилось. Диспут заканчивается консенсусом: в Дурных землях может случиться что угодно, и нормальным людям незачем там жить.
Беспечный застольный разговор окончен, но события продолжаются: после полудня, в самое пекло, на дороге вновь виден пыльный хвост. На сей раз в сторону Дурных земель движутся два пятнистых армейских джипа и легкая бронемашина. Они спешат, но не чересчур: молоденький лейтенант спрыгивает с притормозившего джипа, чтобы купить лимонад и жевательную резинку. Что случилось? Нет, ничего, обычные маневры. Дурные земли самой природой превращены в идеальный полигон, но по эту сторону холмов, разумеется, ничего такого не будет, нет ни малейших поводов для беспокойства...
Семья вполне удовлетворена объяснением (правда, разговоров о маневрах хватит на несколько дней), а лейтенант прыгает в джип, тот стартует с места, подобно гоночному болиду, и резво уносится догонять второй джип и бронемашину.
В поле сегодня работы нет. Сын прилежно, хотя и с молчаливым неудовольствием, помогает отцу чинить сеялку, затем следит, чтобы сестренка, канючившая весь день и добившаяся своего, не упала с лошади. Сестренка каталась бы еще и еще, но брат говорит, что ему пора готовиться к экзаменам. Наступает вечер. Хозяйка то и дело поглядывает на дорогу, однако та остается пустынной до самой темноты. Это странно: редко бывает так, чтобы за полдня мимо дома не проехала ни одна машина. Но жизнь устроена так, что иной раз допускает и странности.
Нет поводов для беспокойства. Нет.
Самый обычный вечер. И утро – можно поспорить на что угодно – будет таким, как всегда...
* * *
А утром я казнил себя казнью египетской – морально, в то время как алкогольные токсины расправлялись со мной физически. Не человек, а отравленная амеба, умирающая в сточном коллекторе. И почему у меня отчетливо пульсирует в голове, если сердце не меняло своей дислокации? «Яду мне, яду» – это мы проходили. А вот как быть, если яд подействовал вполсилы?
При мысли о предстоящих мне телодвижениях я замычал в знак жалобного протеста. Во-первых, мне предстояло подняться с постели и довлечь себя до стола. Во-вторых, взять стакан, сходить в ванную, сполоснуть его и наполнить водой (никакой водки на опохмел в рабочий день, да и нет ее уже). В-третьих, я должен был накопать в своей сумке аптечку с обычным набором для поездок, а в ней найти упаковку янтарной кислоты (не перепутать!) и принять две таблетки сразу и одну – чуть погодя. Может быть, после завтрака, если я до него доживу.
И я дожил. Постанывая и временами пугаясь возможной потери сознания с последующим ударом виском о какой-нибудь твердый угол, я проделал все намеченные телодвижения и даже сверх того: обулся и умылся («а немытым паразитам – стыд и срам!»). Не мешало бы побриться, но не было сил.
Вкус местной минералки ассоциативно напомнил о выпитой вчера водке. Ну да, верно, минералкой же ее и запивали... Справившись с тошнотой, я некоторое время убито смотрел на стол, избегая останавливать взгляд на тарелке, наполненной раздавленными окурками, и гадал, откуда на нем взялись две пустые бутылки из-под пива. Пива я не помнил и так и не разрешил эту загадку.
А в окно, отражаясь в замерзшей Радожке, играя пылинками на стеклах, валилось солнце, похожее на желток в яичнице. Прямо от «Островка» на основательно осевший и затвердевший блестящей коркой снег на речном льду спускалась лыжня и исчезала в березняке на том берегу, пологом и приплюснутом, как лоб анацефала. Правее лыжни блестящая корка нарушалась многочисленными вдавлинами, там же, наверное, были насверлены лунки. Геройского рыбака Матвеича не было, и только крупная серая ворона не спеша ревизовала истоптанную гололедь в надежде найти не пошедшего в дело живца или еще что-нибудь съестное. По свойственной мне поутру, особенно с похмелья, тяге к черной меланхолии я представил, как Матвеича, замерзшего ночью насмерть, поутру обнаруживает стая ворон и начинается пиршество... Хотя нет, воронам такое не под силу. Уж тулуп бы точно остался. Разве что волки...
Не было здесь волков, это точно. Был лес – нетронутое березовое густолесье на левом берегу Радожки и попорченный хвойный бор на правом. В меру, впрочем, попорченный. Никогда в этом лесу не устраивали свалок, ни бытовых, ни промышленных, не хоронили тайком зловредных отходов, не добывали живицу и деловую древесину, не пытались затопить его очередным водохранилищем, никогда через него не проходила линия фронта и не перли сквозь него, давя подлесок, дыша смрадом и смертью, пятнистые панцеркампфвагены. Да и кабанов сюда, наверное, завозили специально – на отстрел вельможным рылам. Свин, бедняга, и шансов-то не имел: сплохует рыло, так егерь спокойненько куда надо жакан влепит, и все дела. Тоже дарвинизм. Интеллектом-де зверя берем, интеллект у нас цельносвинцовый, без оболочки, повышенного останавливающего действия...
Что до моего личного интеллекта, то его текущее состояние я честно признавал плачевным. Бесспорно, за работу я сегодня сяду, но не раньше, чем после обеда. И желательно после часа-другого послеобеденного сна. Гор не сверну, но хоть наколочу для затравки десяток килобайт, и то хлеб.
