– За свой прокол я отвечу, Глеб Родионович. Не сомневайтесь, отвечу, но только не перед вами. Занимайтесь лучше своим делом, а за этого субъекта, как вы выразились, я ручаюсь. Мое слово, мой риск. Напомните мне: часто ли я за кого-нибудь ручалась?
– По-моему, первый раз, – подал голос коротышка.
– По-моему, тоже. И прошу иметь в виду: в случае несогласия со мной я буду добиваться положительного решения у руководства.
– Право отсрочивающего вето, – пророкотал плотный. – Ну-ну. Тогда уж и вы мне напомните, пожалуйста: чем закончилось дело в четырех… нет, даже в пяти последних случаях?
– Я это хорошо помню, Вадим Вадимович, – холодно отозвалась Эвелина, – как и то, что среди них был один ваш протеже. В тот раз я выступила против, и мое мнение совпало с мнением руководства…
– Полагаете, совпадет и теперь? – побагровев, перебил плотный.
– Надеюсь.
Несколько секунд они только сопели и ерзали в креслах, буравя друг друга неприязненными взглядами. Наконец долговязый пробормотал себе под нос несколько неразборчивых слов, из которых я уловил только «личные мотивы» и ничего больше.
– Да, у меня есть личные мотивы! – с раздражением ответила Эвелина. – Я сама хотела его приобщить, то есть не теперь, конечно, а со временем. В силу его особых качеств он может быть полезен нашему делу, это и есть мои личные мотивы. Или вы намекаете на что-то другое?
– Как можно? – пробурчал долговязый. – Ни на что я не намекаю. Просто мне все это сильно не нравится…
– Можно подумать, мне нравится! Но факт есть факт: он находится здесь, и мы должны решить, что с ним делать. Я предлагаю третий вариант. В конце концов, у каждого правила есть исключения.
– Подождите, подождите, – заторопился коротышка. – Насколько я понимаю, мы уже голосуем? Не рано ли? Прежде всего я хотел бы узнать, что это за особые качества, на которые вы, Эвелина Гавриловна, намекаете. Пока что я вижу либо дурня, заблудившегося там, где нормальные люди не ходят, либо провокатора. Он грязен, напуган и лично мне неприятен. Не осветите ли вопрос об особых качествах более подробно?
– Не освещу, – отрезала Эвелина. – Закрытая информация.
– Какой же тогда толк в нашем голосовании? Притом нет кворума…
– Можно и без кворума, если за первый вариант больше одного голоса, – сказал долговязый.
– Можно, – подтвердил плотный.
Я попробовал пошевелить скованными руками и не лишился сознания – только в затылке сильнее забухал копер. Затем я попытался повернуть голову, чтобы видеть всю четверку в центре поля зрения, а не на краю, и снова не отключился.
Может быть, от злости.
Куда я попал? Ясно было только одно: законом тут не пахнет, я влип, и влип крепко, но во что? Что тут у них такое – подпольная героиновая лаборатория? Террористическое гнездо?
– Кто вы такие? – спросил я со злостью и заскрипел зубами от вспышки боли в черепе.
– Заткнись, – безразлично посоветовал мне долговязый, – пока не заткнули.
– Буду кричать, – предупредил я.
– У тебя нос забит, – ответил плотный, не поворачивая головы. – Пылью, наверное. Дышишь ртом. Если вставим кляп, тебе совсем плохо будет.
– Кто вы такие? – повторил я упрямо.
– Заткнись, не то в самом деле кляп вставим.
– Сволочи!
– Помолчи, Свят, – обратилась ко мне моя начальница. – Кричать без толку – никто, кроме нас, не услышит. А нам твои вопли помешают беседовать. Не нарывайся. Итак, будем голосовать? Глеб Родионович?
– Первый вариант.
– Не передумаете?
– С чего бы?
– Хорошо. Вадим Вадимович?
– Первый.
– Уверены? Принято. Иннокентий Терентьевич?
– Какой смысл в моем голосе, если двое за первый вариант? – поежился коротышка.
– Таков порядок. Прошу не тянуть, у нас и без того дел выше крыши. Итак?
– Я воздерживаюсь.
Плотный и долговязый ухмыльнулись. Эвелина Гавриловна покачала головой.
– Вы, вероятно, забыли: никто не имеет права воздержаться при голосовании по данному вопросу. Ваш выбор?
– Не первый вариант, – проговорил коротышка и снова поежился. Взгляд его бегал, не в силах остановиться ни на чем, особенно на мне. – Только не первый… Пожалуй, второй, как вы полагаете? Второй, а?
– Чистоплюй! – презрительно бросил долговязый. – Стыдно!
Коротышка втянул голову в плечи.
– Я голосую за третий вариант, – сообщила Эвелина. – Итог голосования следующий: два голоса за первый вариант, один за второй и один за третий. Объявляю отсрочивающее вето. Сами отведете его или кого-нибудь позвать?
– Чего там звать, – ворчливо сказал плотный и по-медвежьи выбрался из кресла. – Я сам доведу, не инвалид пока.
– Оно и видно, – едко заметила Эвелина. – Мог бы просто скрутить его, а не бить. Сил избыток?
– Так надежнее. Порскнул бы он в дверь – лови его…
– Поймали бы. Деваться-то некуда.
– Угу. Только мне и дел – ловить его. Да и другим тоже.
Произнеся эти слова, плотный обогнул стол и направился ко мне. Как только он достаточно приблизился, я попытался лягнуть его ногой и едва не всхлипнул от огорчения, когда понял, что промазал. Ноги пока еще плохо слушались. Вдобавок от резкого движения все передо мной поплыло.
Плотный отскочил.
– Брыкается, – сообщил он с удивлением.
– Дай ему еще раз по голове, – угрюмо посоветовал долговязый.
– А ты бы не брыкался? – поддел его коротышка.
На второй пинок у меня не хватило сил. Схваченный за шиворот, поставленный вертикально, я перестал понимать, где нахожусь. Меня вдруг затошнило с неудержимой силой. Мир погас. Откуда-то издалека донесся возмущенный возглас Эвелины: «Да ты ж ему сотрясение мозга устроил!» – но к кому относились эти слова, я не понял. Да и не пытался понять.
В памяти осталось немногое. Меня куда-то вели, вернее сказать, грубо тащили. Запомнились бесконечные мрачные коридоры с протянутыми вдоль стен толстыми глянцевыми кабелями, редкие светильники с неприятным режущим светом, огромный зал с подвешенным во всю его длину длиннющим балконом, гул металлических листов под ногами, шум каких-то механизмов, запах электросварки, кафельные стены помещения, похожего на медпункт, где мне щупали затылок, заглядывали в зрачки и сделали укол в мягкое место, потом другие стены, бетонные, нештукатуренные, со следами опалубки, и потолок из бетонных же плит.
Мышеловка.
Свое место заточения я называл тюрьмой, а крепенькая девушка в белом халате, приносящая мне поесть и неизменно сопровождаемая мрачным громилой, – изолятором. Что ж, следственный изолятор – та же тюрьма…
