Мне вдруг пришло в голову, что за последние восемь месяцев я ночевал у себя дома только один раз. Как-то там Маша? О том, что она вернулась в Москву, что у нее все в порядке и у Настьки тоже, я узнал по телефону – три недели назад сумел вырваться в Кирово-Чепецк и позвонить. Как-то сейчас?
Кофеварка, заверещав и забулькав, одарила меня чашкой жиденького кофе. Я никогда не держал у себя дома никчемных агрегатов, всю жизнь варил себе кофе сам и гораздо крепче, но как раз настоящего крепкого кофе, густейшего допинга без сахара и, разумеется, сливок мне сегодня не полагалось. Если уж быть честным, мне не полагалось вообще ничего возбуждающего, разве что чай. А вот подкрепиться – наоборот, настоятельно рекомендовалось.
В качестве компромисса я отрезал себе кусочек сыра и сжевал его без хлеба, запивая пародией на кофе. Вкуса я не почувствовал, словно жевал пенопласт, но больше всего меня удивляло то, что я спокоен. Совершенно спокоен. Пульс нисколько не учащен. Думаю, вернись все назад, пойди события так, как когда-то планировалось, последнюю медкомиссию перед стартом к собранному на орбите «Зевсу» я прошел бы с блеском, – но какой смысл об этом думать? Какие бы приступы ностальгии меня ни одолевали, лично для меня в этом не было никакой особой потери. Не слетал в космос, только-то. Не мы явились к Монстру, а он явился к нам, вот и вся разница.
С моей точки зрения – не очень существенная.
Я вымыл чашку, сходил в душевую и тщательно выбрился перед зеркалом, затем вернулся в спальню и не менее тщательно заправил постель. Все равно еще оставалось время. Пол был чист, мести было нечего, да и веника нигде не наблюдалось. Веселенькие занавесочки на окне висели симметрично. Мне вдруг дико захотелось учинить разгром в своем жилище, перевернуть кверху ножками стол, сорвать с идеально заправленной постели тонкое одеяло, которое я только что старательно отхлопал табуреткой, скомкать его и швырнуть в унитаз, распороть подушку, может быть, высадить окно… Мне хотелось кричать вещам вокруг меня: «Слушайте, вы! Если сегодня я не вернусь к вам, так вы хотя бы помните меня! Вы, комфортная человеческая скорлупа! После меня вы будете служить другим, кто-то станет обращаться с вами бережно, а кто-то не очень, – так запомните хотя бы одного хозяина из многих, поняли меня, сукины дети?!» И мне казалось бы, что они понимают…
Конечно, ничего такого я не сделал, а просто сел на табурет возле окна и стал ждать. Из окна был виден только один жилой бокс нашего городка, прежде занимаемый Шкрябуном, а ныне – какими-то двумя типами из технического персонала. Один из них курил снаружи у двери, второго не было видно. Тот, что курил, подставлял лицо солнцу и жмурился. Это он зря. Когда после полудня жара станет труднопереносимой, он столь же истово будет искать тень – и скорее всего напрасно, потому что возле объекта тени практически нет, а в нашем бункере ему делать нечего. Хотя его это, может быть, устраивает. Вдруг он южанин, теплолюбивый от природы? Тогда и свирепые полуденные слепни ему нипочем – запакуется по самые глаза в плотный костюм и будет преть, блаженствуя.
Который день солнце вставало из дымки – где-то к востоку едко горели торфяники, огонь уже не раз норовил перекинуться на леса. По слухам, торф всерьез пытались тушить, но вроде бы сизая дымка с каждым днем становилась все гуще.
Ни единого облачного клочка не плыло по горячему небу. Метеорологи божились, что такого жаркого и сухого лета в здешних краях не было больше двадцати лет. В середине июня прошел один несильный дождик, принес мимолетное облегчение, тем и кончилось. Травы на пойменном лугу, не придавленные жилыми боксами, изрядно потоптанные при сооружении нашего городка, сникли и побурели. Река обмелела, вода в ней прогрелась до того, что в ямах дохли налимы и кверху брюхом колыхались вниз по течению. Реку можно было перейти вброд в любом направлении, чем и занимались технари из отдыхающей смены, неутомимо протаскивая неизвестно где добытый бредень – понятно, выше того места, где в реку сливались стоки нашей временной канализации. Между боксами на веревочках вялились лещи, предусмотрительно укрытые марлей от мух.
Как-то незаметно изучение Монстра стало вполне обыденным делом. Та же психология людей, надолго командированных на какой-нибудь полигон, ничего нового. Один раз из Слободского ухитрились пригнать сюда цистерну пива… Монстр все еще поражал воображение, но по-прежнему не проявлял внешней активности. Вблизи него продолжали осторожничать, но бояться его перестали.
«Камешки» Топорищева отличались удивительным разнообразием по весу, форме и материалу – от стальных пластинок и шариков до кусков плотного пенопласта и всевозможных деревяшек. Натуральные камешки тоже были – и разных видов: от благородного хрусталя и блестящего искристого колчедана до скучных обломков силикатного кирпича. Их тщательно взвешивали, обмеряли, обмазывали какой-то клейкой гадостью, не липнущей, однако, к специальным перчаткам, по одному или сериями швыряли в туннель и не в туннель и смотрели, что получится. Топорищев растянул себе плечо и запросил помощников. Охранники на вышках с удовольствием оборачивались поглазеть, как несколько человек вполне благопристойного вида занимаются детскими развлечениями. Должно быть, со стороны это выглядело еще забавнее, чем попытки киношных доисторических охотников отогнать камнеметанием громадную, еще более доисторическую черепаху. Только уж надо признать, что камешки у тех троглодитов были побольше, а черепаха – куда как поменьше нашей.
Ну разве можно уважать существо, позволяющее безнаказанно швырять в него всякой дрянью?
По накоплении статистики (объекту было предложено несколько тысяч предметов) Топорищев и Фогель огласили свои выводы. Неживые предметы, прилипшие к «коже» Монстра, неумолимо заглатывались, раньше или позже; не было выявлено никакой корреляции, не говоря уже о прямой зависимости, между «временем ожидания» и размером, массой, материалом или формой предмета. Два предмета, соединенные тонкой проволокой, принимались объектом за один. «Серийности» Монстр не понимал – в серии предметов, прилипших к туше чудовища в непосредственной близости друг от друга, каждый предмет заглатывался порознь, независимо от его окружения.
Но самое главное заключалось в другом – в вероятностном распределении «времени ожидания». Никакой гауссианы или чего-то подобного, как предполагалось вначале, не выявилось, напротив, закон распределения оказался строго равномерным – в рамках погрешности, разумеется. Наименьшее «время ожидания» равнялось практически нулю, наибольшее из точно зафиксированных составило более тридцати часов. Получалась интересная вещь: контактирующий с Монстром неживой предмет обладал четко выраженным «периодом полупоглощения» по аналогии с периодом полураспада изотопов, равным двадцати семи минутам с секундами. Наши научники, и Топорищев в первую очередь, торжественно заявили: живые системы так себя не ведут, следовательно, Монстр – не животное.
Допустим. Тогда что же он такое, черт побери? Поднимите мне веки, не вижу!
«Камешки» в виде подопытных животных вели себя более сложно. Из десятка лабораторных крыс, выпущенных глубоко в туннеле, вернулись три. Подробное исследование не выявило в животных никакой патологии, как ранее не нашлось биохимических аномалий в копченом окороке, найденном при разбившемся трупе Буланкина. Судьба остальных крыс осталась неизвестной.
