Тем непроглядней казалась темень, когда луч, ударивший в триплекс армейской БМП, уходил в сторону и ослепленным глазам требовалось время, чтобы вновь начать видеть хотя бы на три шага вперед. Как раз там кончалась трава и начиналась обширная неглубокая ложбина, начисто лишенная растительности, – недавнее лежбище периферийных частей больной твари. Ночь была темная, без луны, с редкими тусклыми искрами звезд.
Зато объект освещался постоянно. И было видно, насколько он сдал за последний месяц, если слово «сдал» вообще применимо к чему-то такому, о чем нельзя с уверенностью сказать, что оно – существо. Монстр выглядел неважно. Даже не глядя на лишенную растительности широкую полосу вокруг него, не видя срезанного торца бетонки, резко обрывающейся на черте его наибольшего продвижения вширь, можно было понять, что он в самом деле уменьшился в объеме – «кожа» его перестала матово блестеть и сморщилась, словно была ему велика. Зев входного туннеля по-прежнему выделялся вровень с грунтом резким темным пятном, но уже не круглым – вполне явственно различались бугристые потеки по его краям. Больное чудовище навязчиво напоминало невиданный гигантский овощ после зимнего хранения у плохих хозяев.
– Как не повезло яблоку, – бормотнул кто-то позади меня, явно цитируя нечто полузнакомое-полузабытое. Я не стал удивляться сходству ассоциаций.
Верно. Не повезло у нас гостю. То ли он с самого начала был болен, как считает Топорищев, то ли подцепил какую-то инфекцию уже у нас. А может, надышался нашим воздухом, таким непривычным для потомков и их среды-няньки. Как-никак у нас в атмосфере пока еще не два процента углекислоты. Хотя вряд ли причина в этом… Что ему газовый состав? По идее, если гипотеза верна, он предназначен для колонизации любых землеподобных планет, в том числе и бескислородных.
А велика ли для меня разница – в чем причина? От какой бы хворобы ни помирал Монстр – он еще жив.
– Сейчас прожектора погаснут, – сказал Максютов. – Все готово. Крыса переела основной кабель и геройски погибла, аварийная система включилась с задержкой. Труп крысы мы предъявим нашим уважаемым наблюдателям, чтобы не подумали невесть чего. Камеры тоже отключатся. Времени у тебя секунд тридцать, так что не разевай варежку. Руки в ноги – и в объект. Ее, – покосился он в сторону притихшей Настьки, – донесут до входа на руках, если надо. Надо?
Я помотал головой.
– Нет.
– Ну гляди. Под твою ответственность.
– Здесь есть камеры с автономным питанием? – спросил я.
– Да. Но это не твоя забота.
Спасибо и на том. Можно не сомневаться, что вышеозначенные «не наши» камеры круглосуточного наблюдения либо передадут то, что угодно Максютову, либо будут отключены или повреждены. Последнее, разумеется, спишется на злую волю Монстра.
– Поверят? – проявил я праздный интерес.
– Поверить не поверят, но и возражать без доказательств вряд ли посмеют. Постараемся так же прикрыть тебя… когда вернешься.
Меня… Настьки он словно не замечал, скользнул по ней взглядом один раз, убедился в соответствии – и ладно. Дебилка и есть дебилка, что с нее взять.
Свет прожектора налетел, резанул глаза и скользнул дальше. Я заморгал, пытаясь восстановить зрение.
Ночь. А ведь всего сутки назад я лежал на больничной койке и готовился к выполнению своего превентивного плана: предупредить жену, чтобы она с Настькой на время исчезла из поля зрения Нацбеза и чтобы ни одна живая душа не узнала, что это я ее предупредил…
Все изменилось, полетело в тартарары. Жена оказалась шлюхой, я – заурядным мокрушником, предателем и трусом. И вот – привязанный к дочери полосатым капроновым шнуром, снабженным разрывным амортизатором и якобы выдерживающим трехтонный рывок, готовлюсь к своему третьему проникновению в объект.
Типичная тайная операция. Ни Фогеля, ни Топорищева поблизости не наблюдается – они заведомо не введены в курс дела. Вообще никаких научников, только свои. Узкий круг.
Парашют на груди. Сбоку к парашютному ранцу пришит карман для шоколадных батончиков. Десять штук. Максютов с полуслова понял специфику моих отношений с дочерью. Из всей одежды на мне только плавки и каска с дужкой микрофона, на Настьке и того меньше – трусики. Еще специальная обвязка для капроновой пуповины, исключающая возможность избавиться от соединяющего нас шнура, и такая же на Настьке. Стропореза нет. Это уж совсем глупо: неужели Максютов полагает, что мне придет в голову перерезать шнур, чтобы Монстр воспринял нас порознь и, соответственно, порознь определил нашу судьбу?!
Да нет, конечно. Наверно, он просто не уверен в адекватности моих мозгов под психовоздействием со стороны Монстра – помнит сброшенную мною каску в пещере Нирваны…
По той же причине (только ли по ней?) нет и оружия. Делаю последнюю попытку:
– Товарищ генерал-лейтенант!
– Ну?
– Там внутри бродят два психа. И один из них вооружен.
– Опять ты за свое. Нет, Алеша. Нет.
Так я и думал. Пусть он распрекрасно знает, что мы с Настькой живы только потому, что находимся под его крылом, и я не собираюсь рыпаться, ну и что? Никто не любит случайностей, и Максютов не исключение.
– Осталось примерно две минуты… Алеша, ты все помнишь?
– Да.
– Крайне желательно сделать все за один раз.
– Да.
– Удачи тебе. Приготовься.
– Готов.
Он хлопнул меня по плечу:
– Ты справишься, я уверен.
Мне бы его уверенность.
Нет, я не сделаю так, как желает Максютов, хотя я вынужден быть благодарным ему за наше спасение. Не заставлю Монстра служить человечеству, не стану отмычкой, при помощи которой мой дражайший шеф станет клапаном при потоке благ и превратится в фигуру номер один на нашем маленьком шарике. Это я знаю точно. Если у меня будет возможность не сражаться за него, я не стану сражаться, зря он надеется, что моя признательность не имеет границ…
Он, впрочем, и не надеется. По необходимости вынужден дарить своей единственной отмычке скупо отмеренные порции доверия, только и всего. Не более. И еще рассчитывать на то, что не всегда же обитатели Монстра были слюнявыми олигофренами. По крайней мере их предки должны были быть развитыми настолько, чтобы создать такую вот среду обитания или хотя бы ее прообраз, способный к эволюции. Нет, Максютов прав: они должны были предусмотреть в своей среде какие-то аварийные рычаги управления ею.
«Ты найдешь эти рычаги, Алеша».
Ради чего? Догадаться совсем нетрудно: Максютов, может, и рад бы остановиться на достигнутой ступеньке, да не может. Или медленно вверх, или кубарем вниз, иного не дано. Вниз он не хочет.
Можно стать благодетелем для человечества и в первую очередь для своей страны. Можно не стать, но свалить Первого Шефа. Тоже выход. И ради этого Максютов будет драться насмерть.
