Эрвин Чаргафф
… и низкое негреющее солнце, красное, как стоп-сигнал, воровской украдкой подбирается к горизонту. Нелепая длинная тень пересекает полосу асфальта и изламывается в кювете.
Человек идет по шоссе.
Он никуда не спешит и, завидев машину за полкилометра, останавливается и просяще, без всякой надежды поднимает руку. Машина проносится мимо. Человек шевелит губами, провожая ее мутным, нехорошим взглядом, опускает руку и, потоптавшись для чего-то на месте, продолжает движение. Он идет косолапо, мелкими частыми шажками, движения его суетливы и бессмысленны, как бессмыслен он сам. На человеке драный зимний комбинезон строительного рабочего, вывалянный не в одной луже и давным-давно потерявший первоначальный цвет, ватная куртка с оборванным правым рукавом и бесформенный треух. Тощий рюкзак, повешенный на одно плечо, перекашивает нелепую фигуру набок. В ожидании следующей машины человек ищется под мышкой и, поймав заскорузлыми пальцами насекомое, уничтожает его на ногте. Водитель патрульной машины дорожной полиции сбавляет скорость возле бродяги и, увидев, чем тот занимается, сплевывает в окошко. Его напарник, спросив больше для проформы, не следует ли доставить этакое чудо по назначению, и встретив выразительный взгляд, пожимает плечами и набирает номер местного отделения Санитарной Службы. В самом деле, возиться с субъектами, никак не желающими сохранять человекоподобие и, вероятно, заразными, не входит в обязанности дорожной полиции, пусть с ними возятся те, кому это положено по роду службы.
Пока идет этот обмен взглядами, человек демонстрирует готовность неуклюже пуститься наутек, но, как только машина, набрав скорость, исчезает за поворотом, его поведение решительно меняется. Он ускоряет шаг, двигаясь теперь широкой, свободной походкой и нисколько не кособочась, – однако все же «голосует» очередную машину, прекрасно понимая, что не найдется сумасшедшего, согласного остановиться по мановению руки вшивого бомжа. Без всякой злобы усмехается, глядя вслед.
Этот человек – я. Свернув в лес прямиком через раскисшую полоску поля, мысленно пою гимн человеческой лени. Знали бы эти полицейские, что только что упустили повышение по службе!.. Хотя нет, этого не могло быть: имей они хоть намек на настроение мною заняться, я бы знал это и свернул с шоссе гораздо раньше.
На открытых местах давно стаяло, а в лесу до сих пор лежит снег по колено, чуть осевший и лишь в низинах пропитанный талой водой. Уже май, а он словно раздумывает над мировой проблемой: пора таять или не пора? И прошлая весна была такая же. Может, не так уж не правы высмеиваемые всеми, кому не лень, еретики-климатологи, утверждающие, будто нас-де ждет очередное похолодание, оледенение и что-то еще, каковые приятности никаким парниковым эффектом принципиально не удержать?
Кто его знает. И какое мне, по крупному счету, дело до оледенения, спрашивается?
А только холодно в лесу и сыро, как в подтаявшей ледяной пещере, – это я отчетливо ощущаю, сбросив на снег свое рванье. Кожа вся в пупырышках, а то ли еще будет, потому что мне надлежит привести себя в относительный порядок: обтереться с ног до головы мокрым антисептическим тампоном, затем не менее мокрой гигиенической салфеткой для окончательного лоска и приятного запаха, подвигнуть себя на холю ногтей, смыть с лица лишние морщины и истребить двухнедельную щетину бритвенной пастой. Но сперва найти, где снег поглубже, и избавиться от моей, с позволения сказать, одежды. Если кто увидит меня сейчас, наверняка примет за беглого психа: голый человек с подвывом и стуком зубовным копает пяткой яму под большой корягой… И если бы искали меня сейчас лоцирующим «шавкиным носом» с парящего над лесом зонда, то обнаружили бы вмиг, особенно если бы знали, что искать: стойкий запашок помойки, тухлый и кислый, с резкой нотой ядовитого дымка… Кстати, вши в моем тряпье настоящие. Жаль, нельзя прямо тут провести нормальную санобработку волос; брить голову наголо не входит в мои планы, а вот растительность под мышками и в паху – искореню.
Эх, баню бы сюда!.. Сыпняка мне не хватало.
Сказать по правде, еще нескольких дней жизни на пригородной свалке я бы не выдержал: слишком уж было мерзко, да и нежарко к тому же. Хотя как раз за последнюю неделю я достиг там определенного социального статуса, поучаствовав в нескольких драках без правил и купив у местного пахана вид на жительство за пакетик «травки». Там оказалась прочно устоявшаяся иерархия: на нижней ступеньке окончательно опустившиеся крысоловы, на которых даже я, кое-что повидавший, не мог смотреть без брезгливого недоумения; чуть выше – «нормальные» бомжи с меньшим стажем; еще выше – прихлебатели пахана, его ближайшее окружение, и наконец САМ – личность вполне в духе очерков Гиляровского с поправкой на нынешний век. Свалка была им домом, и я попытался туда вписаться со всей тщательностью. Потом дзинькнул звоночек: надо уходить. И я ушел. Что-то должно было случиться, а что именно: укус заразной крысы, удар в спину заточкой из арматурного прутка или очередной рейд местных санитарно-полицейских сил – не имело большого значения. Разве что в последнем случае было бы забавно угодить в лапы собственной Службы…
Забавно, правда, чисто умозрительно. Кто как, а я пас.
Готово: я почти чист, брит и благоухаю свежевымыто. Из рюкзака, видавшего многие виды, достаю куда более молодого его собрата, а из него запасной комплект одежды из легкого гортекса и комп. Швыряю старый рюкзак под ту же корягу и обрушиваю на свою ухоронку тяжелый снежный пласт.
Приплясывая, одеваюсь, попутно вспоминая, что медицина не рекомендует чересчур увлекаться закаливанием. Зубы выбивают «танец с саблями», но это пройдет, пока я буду месить снег через лес к дороге и по дороге до дачного поселка. Надо поспешить, через час начнет темнеть. Вывожу на экран компа карту-пятисотку и пытаюсь сориентироваться, как юный следопыт. Кажется, вон туда.
Теперь я похож на средне экипированного чудака-туриста, надумавшего побродить по природе подальше от городской суеты, – занятие вполне дозволенное и даже Нетленными Мощами приветствуемое. В случае необходимости могу даже заночевать в лесу: на дне рюкзака покоится свернутый полог с еще не разряженным подогревом и полтора десятка стограммовых рационов со всей необходимой желудку химией: органикой, неорганикой и присадками для подавления объемного голода. Не сдохну. Но лучше я заночую в какой-нибудь пустующей даче, потому что, во-первых, оставшиеся рационы желательно поберечь, а во-вторых, там может оказаться баня или хотя бы колонка с горячей водой. Так и быть, оторву час от сна. А под утро угоню какую-нибудь машину и, если повезет, успею домчать до полустанка на старой ветке, где до сих пор стучат по рельсам древние колесные поезда, потому как аэропорты теперь не для меня, да и станции скоростной надземки тоже.
Сейчас меня не «ведут», это ясно. Потеряли. Нацбез поставлен на уши, да разве только один нацбез! – трудно даже представить себе, сколько народу меня ищет почем зря. Досадно, что никогда прежде я особенно не интересовался специальным разделом психологии, известным под названием психологии преследования. Психологии преследователя и психологии преследуемого. Знал бы где упасть, соломки бы подстелил. Мало того, я почти не читал криминального чтива – хотя, сколько мне помнится, авторы детективных опусов избегают описывать перипетии жизни нелегалов: надо думать, сами в этом не осведомлены. Помнится только, что непременно должна присутствовать некая «малина» либо «хаза», где волчара-уголовник может «лечь на дно и не булькать», а без такого рода обеспечения дело дохлое и никак невозможно. Хм, должно быть, у тех книжных преступников голова трещала только с перепоя…
