Автобус начал сбавлять ход, длинно пропищал тормозами и остановился перед коптящим контейнеровозом. Водитель постучал из кабинки снизу:
– Эй, не взглянешь? Тебе там виднее – надолго эта бодяга?
Малахов взглянул. За дымчатым передним стеклом желтый колобок солнца низко завис над длинной вереницей застрявших в пробке автомобилей; теперь стало понятно и то, почему не прибыла вызванная машина, и то, что вопреки обыкновению дорожная полиция признаков чинопочитания не проявила. Значит, серьезно…
– Хвост на километр, не меньше.
Водитель ругнулся и приуныл. Малахов попросил выпустить его наружу, сказав, что дальше доберется сам, сунул водителю половину оговоренной суммы – тот покривился, но возражать не стал – и, морщась, спустился по трапу. После бездумной пробежки на лыжах мышцы уже побаливали, и первые метры по шоссе он шел раскорячкой. Машины в пробке стояли плотно и безнадежно. Кто-то из водителей нервно курил, сплевывая в окно, кто-то степенно прохаживался, со знанием дела объясняя желающим про ремонт на объездной трассе, несколько человек, собравшись в кучку, травили анекдоты, зябнул на ветру одинокий мотоциклист, а из кабины дальнобойного трейлера-мастодонта доносились смех, сопение и женские взвизги. Никто не сигналил – то ли понимая бесперспективность этого занятия, то ли боясь штрафа.
Боль в голове притихла, зато начали мерзнуть ноги. Малахов мрачно бил подошвами стылый асфальт, надеясь, что затор когда-нибудь кончится. Почему-то он подумал о том, что сверху, если подняться повыше, это должно быть похоже на маршевую колонну муравьев – длинную, сосредоточенную на одной цели живую нитку. Только эта колонна не двигалась.
Барьеры, закрывшие проезд, и оцепление он заметил раньше, чем разглядел следы аварии. Судя по всему, две машины со всего маху столкнулись лоб в лоб. Одна, желтая семейная «Изабель-турист», смятая в гармошку, чудом осталась на шоссе, вторую отнесло в кювет. Малахов присвистнул про себя, прикидывая силу удара. Обломки расшвыряло по трассе метров на пятьдесят, одно колесо закатилось и того дальше – в поле и тоже зачем-то было ограждено переносными барьерами, а на шоссе, бегая от одного фрагмента к другому, суетились люди в форме и в штатском. Слышался скрежет – с таким надрывающим душу звуком режут изувеченные автомобили на предмет извлечения тел. Разверстой кормой на изготовку притулилась к обочине машина «Скорой». И тут же, в некотором отдалении от места трагедии, хмуро наблюдая за действиями своего «летучего отряда», бродил взад-вперед сам Нетленные Мощи. Случайный плащ-самогрев, явно с чужого богатырского плеча, болтался на нем, как полощущийся парус на фок-мачте.
Увидев Малахова, он обрадовался:
– Уже пожаловал? Ну и нюх у тебя, Миша. Уважаю.
– Взаимно, – сказал Малахов, высматривая по ту сторону барьеров свою машину. В затылке внятно кольнуло и застучало молоточком. Не страшно: первый звоночек. Общаться дольше необходимого с Нетленными Мощами Малахов был не намерен.
– Это хорошо, что ты приехал, – продолжал Нетленные Мощи. – Воздухом дышал, да? Ботинки, вижу, лыжные… Уважаю. Мы активный отдых рекламируем всячески… Погоди, а почему ты не на машине? От самого города, что ли, на лыжах пер?
– На надземке приехал.
– Да ну? – сказал Нетленные Мощи. – А машина твоя тут, тут. Ты уж прости и не обижайся, мы ее придержали. Извиняешь?
Теперь закололо в висках. Нетленные Мощи придвинулся вплотную, сверху вниз заглядывал в лицо. Малахов даже отшатнулся – настолько Нетленные Мощи, он же Иван Рудольфович Домоседов, могущественный человек, походил сейчас на одетый в плащ рослый скелет, туго обтянутый выделанным неизвестным бракоделом пергаментом. Привыкнуть смотреть на него без содрогания удавалось не каждому. И кожа-то вся в жилках, едва ли не с прозеленью…
Дальше отшатываться было некуда. Дальше были барьер и профессиональный разговор за барьером: «Бомж какой-то… Машину установили – угнанная». – «А второй?» – «А… его знает. Отскребут – посмотрим».
– А я-то думаю: что ты будешь делать, если я не извиню, – фыркнул Малахов. – Считай, извинил. Что это твои гаврики тут роятся?
– Сам видишь – происшествие.
Малахов пожал плечами. В голове пылало уже по-настоящему. Он даже испугался – такого с ним не случалось давно. Но какой-то черт продолжал тянуть за язык.
– Ты-то здесь при чем? Где духовное здоровье, где физическое…
– А, – Нетленные Мощи махнул рукой. – Почему бы нет? Кто их указывал, мои границы? Где они? Простой нюх и минное поле. Поди разберись, где подорвался – в границах дозволенного или вне границ. – Он ухмыльнулся. – Сам знаешь, как у нас: либо ты обезвреживаешь мину, либо она обезвреживает тебя. Проигрывает слабейший, как и полагается.
– Я это запомню, – сказал Малахов, через силу улыбнувшись. – Позволишь цитировать? Кстати, а если без красивостей?
– Бога ради, – Нетленные Мощи откашлялся и простер костистую длань. – Разделительного барьера тут нет, сам видишь. Некий псих выезжает на встречную полосу и шпарит не меньше ста шестидесяти. Три часа назад, выходной, считай еще утро, машин почти нет. Навстречу ему гонит второй псих и тоже по встречной полосе. Скорость не меньше. Что происходит? Вместо того чтобы разминуться, они, завидев друг друга, одновременно выезжают на разделительную линию. Результат… вон валяется. Два трупа. Причем что интересно: столкновение было умышленным. Если бы они хотели разъехаться, уже будучи на разделительной полосе, – разъехались бы, секунды три у них было. Вот тебе и духовное здоровье на блюдечке. Убедил?
– Нет, – сказал Малахов. В голове пылал огонь.
– Миша! – вдруг с нескрываемой мукой простонал Нетленные Мощи. – Ну не могу я сейчас, Миша! Только не обижайся, вон и машина твоя стоит, шофер уже скандалил… Нет, стой! – он внезапно схватил Малахова за рукав. – Ты погоди. Видишь ли, тут такое дело… Или нет, лучше езжай, ничего я тебе сейчас не скажу, все равно не поверишь… Давай завтра, а? Ты мне очень нужен, без тебя у меня хрен чего… Плохо мне без тебя будет, чую. Завтра заезжай ко мне с утра, лады? Что, нет? С утра не выйдет? Ну пусть не с утра… – Нетленные Мощи торопился, плюясь словами в ухо. – Прямо в Контору, а? Посидим, побеседуем в «берлоге», есть о чем… Миша, я тебя прошу, очень нужно. Приедешь?
Малахов кивнул, и тут боль обрушилась лавиной. «Нет! Нет! – отчаянно крикнул он про себя, хватаясь за воздух руками. – Интересно, упаду ли?» Он еще покивал: приеду, мол, не сомневайся…
Вон отсюда! Немедленно!! Бежать!!!
И боль в голове исчезла. Сразу. Малахов почувствовал, как его шатнуло. Это было как удар, почти мучительный – вот так, сразу, без боли…
– Что с тобой? – участливо спросил Нетленные Мощи. Он снова был самим собой, Ибикусом, торчащим из поднятого ворота плаща, и та странная вспышка отчаяния, что была только что с ним, – была ли?
– Ничего, – буркнул Малахов. – Уже прошло. На лыжах набегался, воздухом надышался. Слабогрудое городское дитя. Я ж на рекламу твою падок, ты знаешь…
