Четырнадцатого февраля – этой даты никогда уже не забыть функционеру Малахову – джинн выскочил из бутылки. Одной телепередачи из страны, где никогда ничего не случается, кроме вулканических извержений, оказалось достаточно, чтобы детонатор рванул и мир охотно сдетонировал и содрогнулся. На следующий день – как сговорились! – последовало выступление премьера Новой Зеландии, затем Швеции, Нидерландов, Монако… Пресса взвыла. Прорвав чахлые плотины, пошел мутный вал. Пандемию самоубийств уже успели окрестить серой смертью и чумой в маскхалате. Покинули архивы и вновь обошли весь мир телекадры полуторагодичной давности о том, как известный мексиканский тореро – кумир публики – вдруг ни с того ни с сего встал столбом посреди арены и безропотно позволил себя забодать. Оргкомитет запланированного на середину марта социологического конгресса в Мадриде принял решение заслушать доклад доктора социологии Рамона Меньеса ди Оливейра (университет Севильи) о положении дел с аномальным суицидом на Пиренейском полуострове. Известие об этом Малахов получил буквально вчера.
Лавина. Самое начало. Гул над головой…
Никаких признаков паники по миру пока не наблюдалось. И не удивительно: всему свое время. В двадцатых числах февраля Малахов отметил, что боль перестала тревожить его, когда он – для пробы – принимался думать об осторожном внедрении методики Филина – Кручковича. С этого времени он понял, что должен решить для себя окончательно: да или нет. Невозможно прятаться за болью, если боли нет. «Демоний» подсказывал: пора.
С этого времени пошел отсчет.
Собранный Кардиналом «малый синклит» – четверо функционеров и сам Кардинал – решал судьбу «Надежды» и лично Малахова. В самом лучшем случае признают трудности чрезвычайными и дадут такой карт-бланш, который функционеру не снится и в розовых снах. В самом худшем случае – постановят собрать Суд Чести.
Функционеры. Бывшие функционеры, отслужившие свой срок, ныне уважаемые эксперты и консультанты при Службах. Потенциальные функционеры, вчерашние выпускники Школы – зубастый молодняк, опасный желанием занять твое место. Эти спуску не дадут. Стареющие мэтры, помнящие основание Школы, не удостоенные в лучшие свои годы кресла руководителя Службы и уже почти ни на что не надеющиеся, – среди них попадаются всякие, от снисходительных до озлобленных. И наконец Кардинал с правом вето на любое решение Суда, как благоприятное для подсудимого, так и наоборот…
Исполнение приговора, как водится, оставят за осужденным. Три, четыре дня они будут ждать. Не дождавшись – помогут, как помогли Краснопольскому, и Кардинал втихомолку признает, что Школа опять допустила брак.
– Погодите-ка, – произнесла Сонечка Энгельгард, единственная в истории Служб женщина-функционер. Тряхнула копной рыжих волос, повернула к Малахову лошадиное лицо. – Мне кажется, мы отвлеклись. Вопрос как будто был поставлен предельно ясно: что делать с одним из нас? Полагаться и дальше на профессионализм Михаила Николаевича или менять коней на переправе? Если вы тут намерены обсуждать другие вопросы, то я, пожалуй, пойду, у меня в Конторе дел невпроворот…
Сонечка, кажется, за меня, отметил Малахов. А вот Нетленный что-то крутит, хотя изо всех сил делает вид, что тоже «за». Расторгуев еще не высказал своего мнения, ждет. Хотя, по идее, без крайней нужды функционер не станет топить функционера, рождая опасные для себя прецеденты… Но самое главное – Кардинал. В чью пользу выскажется он?
В мою, понял Малахов, ясно же. Будь иначе, выть бы мне сейчас от боли в черепе, кататься бы по полу…
Значит – пшик. Последствий не будет и не планировалось. Превентивная воспитательная мера, не более того. Чтобы поставил на уши всех, кто еще не стоит в этой позе, и форсировал «Надежду» так, чтобы проблеск решения замаячил на горизонте уже через месяц, максимум через два…
Не хочу, подумал Малахов. Этого я не хочу. Вы не знаете, кого собираетесь спасать, а я знаю. По правде сказать, теперь я очень хотел бы не знать этого. И я работал бы как вол, не зная сомнений… То есть не то, сомнений в частностях у нас всегда было хоть отбавляй, – а сомнений в главном? Нас учили, и мы твердо знали: если есть хоть один шанс из ста за то, что наши потуги вылечить общество, не есть шаманские пляски с бубном, бессмысленное камлание у постели ракового больного, мы должны этим заниматься, и кончено.
Но что делать, если сама природа человека берется лечить общество так, как никакому функционеру и не снилось? Жестоко лечит? Да, разумеется. Но ведь она не умеет по-другому. И мы не умеем… если пытаемся лечить радикально. Какой долг выше: перед людьми? перед страной? перед человечеством?
Лучше на свет не рождаться, чем отвечать на вопросы, не имеющие ответов! Любой ответ – преступление, любой выбор образа действия – преступление вдвойне…
Ловушка. Волчья яма.
Можно обмануть. Обманывать природу мы умеем. Гениальному Филину и упрямому Кручковичу это удалось – хоть сейчас неси их дискетку на телецентр. Среди массы известных психологам способов довести человека до навязчивых мыслей о суициде – вот первый и пока единственный эффективный способ помешать человеку убить себя! Что с того, что это обман природы, насилие над волей и пахнет промыванием мозгов? Плевать. По тому, что известно об авторах метода, трудно поверить, чтобы подобные мысли могли их остановить.
Их остановило другое. Должно было остановить. Остается только неясным, кто из них и когда обратил внимание на факт, лежащий вне всяких категорий науки: на то, что отбор прежде всего и даже прицельно косит подлецов, преступников, наркоманов, выжиг, безмозглых пустышек, тупых исполнителей со стерильной совестью и прочую накипь человеческую; что очень трудно предсказать теперь будущее человека, которому ты всегда рад пожать руку, зато очень легко предвидеть судьбу тех, кому ты не только никогда не подашь руки, но и постараешься не дышать с ними одним воздухом. Относительно них можно ошибиться только в сроках: завтра? через полгода? через год?
И тогда кончится история человечества – кровавая и удивительная, великая и бесчеловечная, потрясающая воображение взлетами мысли и падениями в глубочайший мрак, под удары грязных дубин, в костры, в лагеря, в ужас войн, в мир тупоумно-наглого человека жрущего, в генезис пыжащихся ничтожеств. И начнется нечто совершенно новое…
Понятно, отчего столько времени мыкались без толку аналитики: поди разберись, что самоубийца – подлец! Как проверить? Ни в одной анкете нет такого пункта…
Не верится, что Филин не анализировал, как в общих чертах будет выглядеть мир ПОСЛЕ катаклизма. Срок порядка двух лет вовсе не препятствие к разработке социологических моделей хотя бы самого общего порядка.
Практическая евгеника. Сама собой. Без всякого участия конкретного человека, но приводимая в действие всем человечеством, желает оно того или нет. Те же лемминги – спасение в очищении. Мелкие грызуны уходят прочь и еще, наверно, могут выжить, встретив отдаленные кормные места, где психополе вида, наверно, слабее… Куда уйти людям? Если бы сто лет назад человечество начало вкладывать безумные деньги в космические программы, ходило бы голое и босое… Нет, и тогда не успели бы мы. Да и кто в прошлом веке согласился бы спасать правнуков за свои кровные?..
