Что ж, человечество спокон веку делает все возможное, чтобы исчезнуть навсегда с лица этой планеты – и жутко обидится непонятно на что, если увидит, что ему это, кажется, удается…
Но люди не лемминги, вот в чем дело. Освободите человечество от балласта, от липкой болотной грязи на ногах, – и оно рванет ввысь… Не нужно никакого моделирования, чтобы знать это наверняка. Мир честных, активных, умных людей! Утопия, которую не надо строить, – ДОСТАТОЧНО НЕ ДЕЛАТЬ НИЧЕГО!
– Благодарю всех, – сказал наконец Кардинал, и при первых звуках его голоса Расторгуев, азартно что-то доказывающий Нетленному, умолк на полуслове. – Мне было важно узнать ваше мнение, спасибо. Я никого не задерживаю, кроме вас, Михаил Николаевич…
Малахов остался, чувствуя себя, как на иголках. В гулком здании затихали вдали шаги Домоседова, Расторгуева и Энгельгард – слышно было, как мимо парадного вестибюля с ничего не значащей вывеской они свернули в тесный внутренний дворик, где едва хватает места десятку автомобилей и каптерке для водителей и охраны, – а лысый старичок долго молчал, прежде чем сказать:
– Ну и что ты думаешь делать, Миша?
Малахов передернул плечами – неуместный, мол, вопрос.
– Работать, конечно. Теперь проще, без этих тайн бургундского двора. Гриф «зеро-прим» я уже снял, спасибо, что разрешили.
Теперь Кардинал смотрел на него с ясно различимым любопытством. Захотелось поежиться. Ничего неуютнее невозможно и придумать – словно размышляет человек на берегу, чем швырнуть в утопающего: спасательным кругом? камнем?
– Ну-ну. Работай, Миша, работай. Плохо ты выглядишь, вижу. Трудно тебе, а?
– Что трудно, Павел Фомич? – тупо спросил Малахов.
Кардинал встал – ширкнули по полу ножки отодвигаемого кресла. Яйцеобразный животик колыхался туда-сюда в такт мелким старческим шажкам – пять шажков в одну сторону, пять в другую.
– Сам знаешь что, Мишенька. Тяжело думать о том, о чем думать не хочется, а? А ты не думай, сразу легче станет. Мне дай, я думать буду. Да и не твоего ума это дело, уж ты мне поверь. Домоседов поверил, и ты поверь. Сорвешься еще понапрасну, а мне, мальчик мой, действующий функционер нужен, а не истеричка, вроде твоего Филина…
Застучало в висках.
– Да о чем вы, Павел Фомич? – как мог убедительно изумился Малахов.
Улыбка в сетке мелких морщин висела на лице Кардинала, как приклеенная маска. Мелькнула шалая мысль: «А если она отклеется, а там – ничего?..» – и пропала начисто.
Зарефлексировал, подумал Малахов, внутренне содрогнувшись. Рано.
– Я могу идти?
Вопреки ожиданиям, Кардинал позволил удалиться. Дежурный поклон на прощание – и вон отсюда, вон!.. Сейчас Малахов ощущал лишь громадное облегчение и толику злорадства. Что, съели меня? Съели, орелики?.. Могли сожрать с костями, но посчитали преждевременным. Это правильно. Хотя Кардинал явно знает больше, чем показывает, и это опасно… Потом подумаю, что он может знать и о чем может догадываться; самое главное то, что выпала-таки удача, которой не ждал: кажется, еще какое-то время можно не делать то, чего не хочется делать больше всего на свете…
Можно – НЕ РЕШАТЬ.
Он был уже в дверях, когда голос Кардинала хлестнул вдогон. Словно бич. Словно пуля в спину.
– Не тяни кота за хвост, Миша. Нашел – делись, мой тебе совет. Подумай.
Пятьсот не пятьсот – но пятьдесят шоколадок он действительно купил по пути в Контору и высыпал на стол перед потрясенной Фаечкой. Пора было отдавать долги, даже самые мелкие. Уже завтра может быть поздно, а значит – пора.
Он разрешил Гузю взять выходной (это тоже было отдачей долга, и тоже частичной), а сам посвятил утро нудному разбору ситуации вокруг сарапульского очага полиомиелита, где интересы Санитарной Службы столкнулись с интересами Службы Сонечки Энгельгард, и, как в прежние времена, был рад, когда назревающий конфликт удалось погасить в зародыше без ущерба делу.
Сколько еще времени удастся жить простой и здоровой жизнью функционера? День, два? Вряд ли больше.
Он знал, что Кардинал поторопился. Пока в затылок не начал ввинчиваться раскаленный шуруп, еще можно было ждать: хорошо рассчитанная задержка сенсационной новости об открытии пути спасения никак не уменьшила бы личных дивидендов функционера Малахова, скорее наоборот, и, кстати, авторитет Служб, о котором так пекся Нетленный, разом подскочил бы до стратосферы. Что еще нужно функционеру?
Накануне он потратил полдня на то, чтобы быть полностью в курсе всех нюансов «Надежды» и еще раз убедиться, что работа зашла в тупик практически по всем направлениям. Ничего нового за последние две недели. То ли мозговому центру Конторы в самом деле было далеко до Филина по части умения решать нестандартные задачи, то ли дали себя знать своевременные «ценные указания» – в этом он не стал разбираться. Лебедянский и Воронин погрязли в мелочах, а Штейн – всего только Штейн, железный тыл, а не сумрачный германский гений. Тишь была, да гладь, да унылые матюки экспертов. Но отчего-то при всей отрадности картины Малахов чуял, не затылком, а самым что ни на есть нутряным нутром, что радоваться рано. Контора еще могла преподнести сюрприз, и она не замедлила преподнести его в виде визита всклокоченного трудоголика из группы Воронина.
Меньше года назад, когда, вступив во владение своей сатрапией, Малахов с удовольствием чистил Контору от типов и типчиков, преданных всей душой не столько делу, сколько лично ему (как до того они были преданы Путилину, а еще раньше – его предшественнику), вопрос о Воронине отпал сам собой. Не поднималась на него рука, несмотря на сальные его патлы, запах изо рта и безумно раздражающую манеру резать правду-матку: «Да это же полное дупло, Михаил Николаевич! Такой дури я даже от вас не ожидал. Будете харакири делать – меня в ассистенты не зовите, не приду…» И его группу Малахов тоже не тронул. Ни единого человека. Было у Воронина одно ценное свойство: без стеснения и боязни вербовать в свою банду более способных, чем он сам.
Один из таких суперов как раз переминался на ковре с ноги на ногу, скреб ногтями щетину и, волнуясь, говорил о «Надежде». Еще один доморощенный гений… Так и снуют кругом – плюнуть некуда! Самохин его фамилия, вспомнил Малахов. Тот самый, которому я в январе подарил два дня отдыха… Зря подарил, чую.
Все системы подавления возможных «жучков» работали. Как основные, так и резервные.
– Излагайте короче, пожалуйста.
– Михаил Николаевич! Мне кажется, что определенная последовательность световых вспышек на основе одного из ритмов мозга могла бы…
Ясно… Весь в холодном поту, Малахов предложил Самохину сесть и велел Фаечке сварить два кофе. Она, и без того обалдевшая с утра, а теперь, наверно, окончательно решившая, что в лесу сегодня все медведи сдохли, даже не выказала удивления.
А потом они пили кофе. С глазу на глаз.
– Кто-нибудь уже в курсе ваших соображений? Воронин?
