Не то. Зря я утруждал ноги, влачась сюда. Митридат не скала – невозможно взглянуть отвесно вниз, ощущая сладость бездны под ногами. Сверху – вниз, разбежаться и лететь… Как тогда, у Прорвы. И еще потом, на пилоне моста через Обь, и совсем недавно – на крыше недостроенного дома в Джанкое… Кой черт, интересно, понес меня на ту крышу, если ночевал я в подвале?
Стоп! Проехали. С ума схожу, что ли?
Кажется, да. Идиот. Как мне оторваться – вот о чем я должен думать остатком своих извилин. Не зря же мне навязчиво демонстрировали «хвост», ясно давая понять, что на этот раз упустить меня не намерены. Затишье перед бурей. Похоже, на этот раз меня решили взять измором. Я для профи фигура мистическая, выше узкослужебного понимания; наверняка они ненавидят меня лютой ненавистью и с отменным удовольствием пристрелили бы, если бы только посмели. Не контролируй облаву лично Кардинал, «демоний» исколол бы мне все мозги, уводя от пуль «вольных стрелков» то ли в безопасность, то ли, выбирая меньшее из зол, под выстрел стрелкам подневольным, что помнят команду бить только по ногам…
Спасибо, не хочется.
Кстати, насчет крыш – это мысль, коли нет в руке гранаты с вырванной чекой, а во рту – ампулы с цианидом. Лишний шаг – и привет. Берем на вооружение. Пока меня пасут, мне придется ходить по проволоке. Они не решатся действовать из опасения потерять меня – уже навсегда. Я нужен им только живым. Я – ходячий ответ на вопрос, который их мучит.
Что ж, мы в равном положении: кое-какие вопросы мучают и меня. В особенности один вопрос из тех, насчет которых каждый выпускник Школы, даже и не функционер, втайне молится: убереги бог от того, чтобы хоть раз в жизни пришлось отвечать на них действиями!
А вопросец-то прост. Чист и наивен, как взгляд младенца: о ком я должен думать в первую очередь – о людях или о человечестве? Только-то. Не больше, но и не меньше. И я ведь уже ответил на этот вопрос…
Вот и живи со своим ответом как хочешь.
Вот и живу.
Сейчас я как порядочный – утолив туристское любопытство, спускаюсь с Митридата трусцой не по выжженной траве, а по специальной асфальтовой полосе, спиралью обвившей гору. Современного строительства на склонах нет и, даст бог, не будет – там и сям живописно разбросаны одноэтажные домики в плюще и диком винограде, окруженные изгородями из камня с того самого Пантикапея. И домики эти, и изгороди неистребимы в принципе, как и привычка тащить. Когда новомодные типовые сорокаэтажки обрушатся за ветхостью под собственным весом, когда засыплет их пеплом очередного Везувия и люди забудут об их существовании, когда их руины по прошествии веков вновь откопают археологи, то и тогда начнется то же самое: бесценные бетонные плиты будут растащены на изгороди, а уникальную лифтовую дверь с загадочной надписью какой-нибудь домовитый умелец присобачит к сараю-стойлу для домашних киберов…
А ведь может быть иначе. И даже очень может быть. При условии, что в ближайшие полтора-два года нигде в мире не появится нового Филина. И при том, разумеется, условии, что я останусь на свободе. Или буду убит, если мне выпадут очень уж неудачные козыри. Или, скажем, начисто, необратимо потеряю память.
Гигантская метла выметет грязь – и кончится история человечества, а взамен начнется история чего-то совершенно нового, чему и названия нет пока. Мечта утопистов всех времен – вот что будет. Золотой век. Свободные, умные, добрые люди, навсегда забывшие, что это такое – извечная борьба за существование свободного, умного, доброго в жестоком, животном, жвачном мире. И не осуждайте меня, вы, счастливые люди будущего! Не я смываю корку грязи с рождающегося в муках мира – новорожденное человечество очищает само себя…
Можно верить в лучшее. И можно надеяться. Хотя никто не даст гарантии, что все свершится именно так, как хочется. Игра в покер с шулером, вот на что это смахивает. Кто может знать, какие карты мать-природа держит в прикупе, какие – в рукаве? Мы даже не знаем, сколько их там всего. Есть подозрение, что этих карт много больше, нежели нам хотелось бы, и пока нам, людям, предъявили только одну…
А мы живем. Мы выжили. Мы готовы к качественному скачку, и разве мы виновны в том, что скачков без крови не бывает?
– Эй, закурить есть?
С небес на землю. Пике. Я медленно оглянулся. Оказалось даже хуже, чем я думал: шестеро переростков лет под двадцать брали меня в полукольцо, прижимая к каменной изгороди. Нормальная молодежная банда, как сказал бы капитан Костюк. Не лица – рожи, и, как водится, ничего доброго они не предвещали. Та-ак. Классическое начало, просто удивительно, что сразу не обозвали козлом. А сон-то мой был, пожалуй, вещим… Ай-ай. Какая-то женщина далеко позади меня очень быстро удалялась прочь. Больше никого не было на пыльной асфальтовой ленте, и не торчали лица в окнах домиков. Крайне некстати я вспомнил, что мой «шквал» лежит в рюкзачке, а оттягивающий брючный карман мозгокрут, вестимо, работает только на защиту – менять настройку было рискованно, да и не успеть. Всякий нормальный человек на моем месте, плюнув на самолюбие, перемахнул бы через изгородь и поискал спасения в кроссе по огородам – но кто сказал, что я нормальный человек? Функционер я, хоть и бывший. Так что извиняйте меня, ребята. От кого мне бегать, я уж как-нибудь выберу сам.
Я протянул початую пачку тому, в ком угадал вожака:
– Угощайтесь.
Вожак, осклабившись, швырнул мою пачку через плечо. Теперь, с его точки зрения, начиналось самое интересное.
– Ну а что еще у тебя есть?
Особь «альфа». Пробы негде ставить. А вон и «омега», самая опасная из всех, но не раньше, чем жертву свалят и начнут топтать, – жмется пока за спинами…
Я начал снимать рюкзачок, мучаясь вопросом: дадут или не дадут снять? Не сидор был им нужен, хотя в нем лежали почти все мои деньги – месяцев на восемь, если не больше. Точно так же те, кто напал зимой на Витальку, не поинтересовались содержимым его карманов. Им нужен был я, беззащитный с виду попрыгунчик. Избить. Опустить. Изуродовать. Самое удовольствие для крыс, острая сладость беспредельной власти стаи над одиночкой. Напоследок – но уж пир инстинктов! Отмеченные, конечно. Фактически все они были уже мертвецы, кому-то из них остались дни, кому-то месяцы, и, возможно, – хотя мне с того было не легче – они подсознательно понимали это. Вот чего я не учел: последних конвульсий отсекаемой гангренозной массы; эти не побегут вон из города в напрасной надежде на спасение, на какое-то время они останутся в нем хозяевами…
Выползли. Показали личико.
Прав я был. Каждую минуту, каждую секунду моего бегства – прав!
Я швырнул рюкзачок вожаку в рожу за секунду до того, как меня должны были сбить с ног.
– Лови!
Эффект получился неожиданный. Голова вожака взорвалась, как бешеный огурец, из внезапно появившейся дыры на месте уха вылетел сгусток; осталась только ухмылка, как бы отделенная от лица, и вот по этой-то наглой, глумливой ухмылке я врезал кулаком со всей дури и промахнулся. Вожака отбросило и крутнуло волчком. Неестественно выгнутый, он еще не успел упасть, как где-то поблизости скромно тукнул второй выстрел, и тот, кто летел на меня сбоку, споткнулся и нырнул головой вперед. И тотчас третья пуля, прошив кого-то навылет, визгливо срикошетировала от изгороди под острым углом, брызнув крошкой пантикапейского известняка.
