К востоку от владений ван дер Шунта лежали еще два феода, а за ними, по дошедшим до Петера сведениям, не было уже ничего, кроме голой пустыни. Ни оазисов, ни воды, ни пищи. Петер особенно напирал на это обстоятельство. Куда идете, глупые вы люди? Зачем? Хотите помереть – есть способы менее мучительные. Хотите жить – оставайтесь!
Сколько раз Фома убеждал людей в том же – и свежевыброшенных на Плоскость перепуганных новичков, и неприкаянных хуторян, занятых поисками лучшей доли. Случалось, добивался своего, а иной раз – нет и тогда переставал видеть глупцов в упор. Ну дураки же и есть! Разве закон дуракам писан? Адью, скатертью дорога. Ищите и обрящете… какую-нибудь ловушку. Авось угадаете на такую, которая не заставит долго мучиться.
Наверное, то же подумал и Петер. Во всяком случае, он не предпринял попытки догнать и остановить. Путники его больше не видели.
Беспокоил Экспериментатор – и беспокоил как раз тем, что не вмешивался. Не строил на пути непроходимых барьеров, не насылал горизонтальных смерчей, не внушал непреодолимое желание вернуться. Сначала Фома недоумевал, потом плюнул. Могло случиться и так, что неожиданное развитие эксперимента Экспериментатор посчитал тоже интересным. Почему нет?
Потому что все эти рассуждения – чисто человеческие, а Экспериментатор не человек и пути его неисповедимы?
Верно. Но как быть, если человек не может ответить на вопрос, который к тому же он не в состоянии правильно задать? Только и остается, что цепляться за свое, привычное, человеческое…
Зыбкая, но опора.
Шесть дней путники пробирались на восток по чужим землям. Четырежды Фома видел вдали оазисы, но свернул лишь к последнему, и то лишь потому, что подошли к концу запасы пищи, а главное – воды. Хуторяне, все как один чернокожие, держались недружелюбно, на натурообмен не шли, и Фома, озлобившись, произвел реквизицию. На следующий день пришлось отстреливаться неизвестно от кого – надо думать, путников вытропил местный феодал, пылая праведным гневом. Перестрелка издали кончилась ничем – охотник убедился, что дичь умеет кусаться, и благоразумно отстал.
А потом началась пустыня. Без людей. Без воды. Без края. Петер не пугал – он говорил чистую правду.
Поначалу еще попадались пустынные дыни цама. Оксана морщилась, ей не нравился их вкус, но Фома запретил притрагиваться к воде. Удалось даже собрать небольшой запас дынь и продержаться на них полдня, после того как пошли совершенно безжизненные пески.
Ловушек и подлянок не становилось меньше, изменился лишь их состав. Куда-то исчезли, например, летающие нити, реже попадались раскаленные вихри и черные провалы, зато участились гравианомалии, больше стало грибниц пыхтунов, больше танцующего песка и воющего песка. Зыбучего песка – тоже.
По большой дуге обошли громадный – три сотни шагов в диаметре и полсотни в глубину – песчаный водоворот. Десятки, если не сотни тысяч кубометров ползущего по часовой стрелке, постепенно ссыпающегося к центру воронки песка издавали громкое равномерное «ш-ш-ш». Оксана, поежившись, сообщила, что близ ее дома в Ростове Великом иногда так шипит котельная.
Цепь скальных лбов протянулась хребтом доисторического чудища. Взобравшись наверх, Фома долго рассматривал в бинокль местность, лежащую дальше к востоку, и не видел ничего, кроме унылых барханов. Оксана требовала дать посмотреть и ей, дышала в ухо, вынуждала зря тратить слова.
На следующий день она поняла, что при жаре и недостатке воды надо молчать. А пить так, чтобы только смочить полость рта.
За минувшие дни Фома успел досыта наслушаться болтовни и узнал о своей спутнице много нового. Впрочем, сведения не содержали сенсаций. Друзья, подруги, козни тех и других, вредные училки, смешные школьные случаи, непонимание родителей, планы на будущее, которым теперь вряд ли суждено сбыться, – все это Фома относил к информационному шуму и слушал вполуха, если вообще слушал. Иногда рявкал. Иногда ограничивался тяжелым взглядом. Он узнал, что Танька Машкина и Лилька Семчук собираются после школы податься в Москву на заработки, и всему классу понятно, о каких заработках идет речь, – те еще шлюшки, пробы ставить негде…
– Звали и меня, ты представь, да?
Бесценная информация, нечего сказать.
Наконец настал день, когда Оксана расплакалась, увидев свое лицо в зеркальце пудреницы, и назвала себя дурой. Зачем она потащилась в эту ужасную пустыню, ну зачем? Разве плохо жилось на старом месте? На крайний случай можно было остаться у китайцев, а еще лучше у Петера, он сильный и веселый. Дура! Дура!
Мелкой рябью полз по склону бархана белый песок. Смотреть на его течение и не думать о воде было невозможно.
– Я виноват? – со злым сарказмом спросил Фома, через силу шевеля распухшим языком.
– Да, и ты! Я всего-навсего дура, а ты подлец! Зачем уговаривал не идти с тобой? Не уговаривать – побить надо было! Я же не знала, что ты сумасшедший!
Фома отвернулся. Сознавая, что девчонка отчасти права, он имел для нее в запасе много справедливых и язвительных слов – бесполезных, как все не ведущее к цели. Пусть покричит. Кому-то достаточно выразиться поэнергичнее, кого-то тянет выговориться перед терпеливым слушателем, а кому-то дай побеситься – и все пройдет.
Оксана швырнула в него пудреницей. Поплакала еще немного, повсхлипывала и сердито потребовала воды.
Фома достал все бутылки – пустые и полные. Оксана должны была видеть: воды осталось намного меньше половины. Вода командовала: забыть о возвращении назад! Вода была большим начальником.
– Два глотка, – распорядился он. – Два маленьких глотка.
И был готов немедленно отнять бутылку, если бы девчонка, не выдержав, выпила больше. Он непременно влепил бы ей хорошую пощечину для ее же блага. Пришло время быть жестоким. Феодалу ли не знать, как пропадают ни за понюх табаку неприспособленные новички? Любой феодал повидал их предостаточно – истеричных психов, легкомысленных разгильдяев, набитых по макушку дурацкими предрассудками о ценности собственной личности и гарантированных свободах, несчастных заложников привычных иллюзий. А на Плоскости новичок – никто, и звать его никак, пока он чему-нибудь не научится. В некоторых отношениях Плоскость устроена предельно просто.
Но Оксана отпила ровно два глотка, вернув Фоме бутылку с выражением высокомерного презрения. Фома не счел нужным отреагировать ни голосом, ни взглядом. Умница, девочка, подумал он. Валяй, ненавидь своего мучителя. Ненависть придает силы. Надо идти дальше, назад пути нет. Впереди неизвестность, но ни одна сволочь не заставит его поверить, что эти пески бесконечны. Жаль, что убедиться в этом можно только ногами…
«А ты не пробовал выспать карту этой местности?» – однажды спросила его Оксана. Было это давным-давно, еще во владениях Бао. «А как же! – отвечал Фома с иронической ухмылкой. – Пытался много раз. Однажды карту Москвы выспал. Большую, настенную. Как бы тебе объяснить? Управлять можно какими-то деталями, а не всем содержанием сна. Во сне человек редко гуляет по надоевшим местам, ведь сны – это стремление к чему-то. Во сне я чаще всего на Земле, а не здесь, зачем мне карты Плоскости? И где гарантия, что карта будет настоящей картой, которой можно верить, а не моей фантазией?»
