Глава 1
Послание доставили обычной старомодной почтой – судье было
почти восемьдесят, к тому же он не доверял современным новшествам типа
электронной почты или факсов. Ни разу в жизни он не пользовался автоответчиком
и вообще старался как можно реже подходить к телефону. Всю свою корреспонденцию
он отстукивал двумя пальцами на древнем «Ундервуде», сидя за рассохшимся бюро
под портретом Натана Бедфорда Форреста
[1].
Во времена Гражданской войны дед судьи
плечом к плечу с Форрестом участвовал в битве при Шило
[2],
и даже сейчас во всей
истории страны для его внука не существовало фигуры более значительной. На
протяжении тридцати двух лет судья с неизменной твердостью отказывался вести
какие-либо дела в день 13 июля – день рождения генерала.
Вместе с толстым журналом и счетами за электроэнергию письмо
лежало в канцелярии юридического факультета, в ячейке профессора Рэя Этли.
Конверт профессор узнал сразу: точно такие он получал еще студентом. Других
отец, которого он, как и все остальные, называл просто судьей, не признавал.
На мгновение профессор задумался: вскрыть конверт сразу или
сделать это чуть позже? Зная судью, определить, хорошие в письме новости или
плохие, он не мог. В последние годы отец здорово сдал, так что рассчитывать на
добрые вести не приходилось. Судя по толщине конверта, в нем находился, как
обычно, один-единственный листок бумаги. Судья никогда не отличался
пристрастием к эпистолярному жанру, хотя в былые времена обращал к присяжным
пространные и почти страстные речи.
Без сомнений, письмо было чисто деловым. Пустословия судья
не выносил ни в беседе, ни на бумаге. Попивая с сыном на крыльце дома чай со
льдом, он неизбежно заводил разговор о давних баталиях, о Шило. Вину за
поражение конфедератов отец возлагал исключительно на франтоватого генерала Пьера
Борегарда
[3],
человека, к которому он испытывал бы ненависть даже на небесах –
если бы, волей случая, они там встретились.
Жить судье оставалось недолго. Рак желудка прогрессировал
медленно, но верно. Избыточный вес, диабет, вечно дымящаяся во рту трубка,
больное сердце (выдержавшее тем не менее три инфаркта) и множество других
хворей, которые мучили его уже почти двадцать лет, предвещали скорый конец.
Накатывавшая когда-то приступами боль стала неотступной. Три недели назад, во
время их последнего разговора (звонил, конечно, Рэй – междугородные звонки
судья считал непозволительной роскошью), голос отца звучал в телефонной трубке
довольно невнятно. Они не проговорили и двух минут.
Обратный адрес был оттиснут на конверте золотом: Ройбен В.
Этли, председатель суда, округ Форд, Клэнтон, штат Миссисипи. Рэй сунул конверт
под глянцевую обложку журнала и вышел из канцелярии. Никаким председателем суда
отец давно не был: девятью годами ранее избиратели отправили его в отставку, и
от этого удара Ройбен Этли так и не оправился. Подумать только – тридцать два
года безупречной службы, и досточтимые сограждане решили променять его на
какого-то бойкого молодого человека, о котором узнали из рекламных плакатов!
Судья наотрез отказался принять участие в избирательной кампании. Сказал, что
ему и без того хватает работы, что люди его знают и, если захотят, переизберут.
Такую позицию многие сочли вызывающей. Получив всего одну пятую голосов, Ройбен
Этли оказался не у дел.
На то, чтобы выселить его из здания окружного суда, потребовалось
три года. Располагавшийся на втором этаже кабинет уцелел при большом пожаре и
каким-то чудом даже избежал ремонта. Судья просто не пустил туда ни плотников,
ни маляров. Когда власти все-таки убедили Этли оставить помещение (в противном
случае они грозили выдворить его силой), он набил картонные коробки из-под
блоков сигарет скопившимися за тридцать лет работы никому не нужными папками,
блокнотами, старыми справочниками и перетащил бесполезный архив к себе домой.
Разместить все это богатство в одной комнате не удалось, от его тяжести
прогибались полки стеллажей в коридорах, гостиной и даже в прихожей.
Рэй приветственно кивнул знакомому студенту, обменялся парой
слов с коллегой, вошел в свой кабинет и запер дверь на ключ. Положив
корреспонденцию на стол, он снял пиджак и повесил на ручку двери, окинул
взглядом хаотическое нагромождение книг. Черт побери, нужно все-таки выкроить
время и навести хотя бы минимальный порядок.
Обстановка кабинета состояла из небольшого письменного
стола, рабочего кресла и крошечной софы. Заваленный бумагами стол наводил на
мысль, что хозяин его – человек чрезвычайно занятой. Но думать так было бы
ошибкой. В весенний семестр Рэй читал лишь один курс – по антитрестовскому
законодательству. Считалось, правда, что он пишет очередное исследование о
промышленных монополиях. Труд был явно обречен на забвение, зато добавил бы
лишнюю строку в список его научных публикаций. Как всяким уважающим себя
профессором, Рэем двигало незыблемое правило академической жизни: «Печатайся либо
канешь в безвестность».
Опустившись в кресло, он локтем сдвинул к краю стола бумаги.
Письмо было адресовано Н. Рэю Этли, профессору юридического
факультета Виргинского университета, Шарлотсвилл, Виргиния. Буквы «о» и «е» в
тексте выглядели совершенно одинаковыми черными кружками. Новая лента
«Ундервуду» отца требовалась уже лет десять, а шрифт в машинке не чистили,
наверное, ни разу. Литера «Н» означала «Натан», в честь генерала Форреста,
однако знали об этом единицы. Самая громкая ссора между отцом и сыном произошла
тогда, когда по окончании школы молодой человек решил отказаться от первой
части своего имени и идти по жизни всего лишь Рэем.
