– Коли еще с полсотни людей в подмогу дашь – за пару дён сделаю.
– Гляди, боярин! Я ведь ноне же самому великому князю об том поведаю! Сдюжишь – быть тебе обласканному. Не сдюжишь – кнута на спине спробуешь.
– Не пугай, плескович! Пуганый уже, и ушкуйниками, и татарвой.
Фома вдруг улыбнулся и повернулся к своему помощнику:
– Мыслю я, Гридя, мы этот кусок сперва на пробу и забутим! Коли успеет известь взяться, коли будет кладка без трещин через седмицу – так и будем основу мастерить!
Расчет оказался верным, дубовая опалубка не подвела. На десятки поприщ вокруг оголились дубравы под топорами яростных дровосеков. Многие стволы вековых сосен распались на толстые плахи под вертикальными пилами смердов. Дикий камень валился на дерево, проливался выдержанной многие годы известью, перемешанной с песком и сырыми яйцами, равнялся выше земли по уровню, а сверху уже стали расти белокаменные башни и стены.
Федор был награжден кожаным мешочком с гривнами-новогородками. Вручил его Василий Васильевич Вельяминов, приветливо улыбнувшись и хлопнув молодого боярина по плечу:
– Головастые вы, Федоровы! Что отец, что сын! Старайся, паря, старайся, о тебе сам Дмитрий Иванович проведал! Кончим Кремник – подумаю, куда тебя с моих рыбных ловов перевести. Мне мозговитые бояре край как нужны!!
Новый Кремник раскинулся гораздо шире прежнего, захватывая и часть бывшего окологородья, и хоромы многих бояр, и Чудов монастырь. Грозно высились Фроловские ворота, Троицкий въезд, башни Никольская, Водяная, Боровицкая. Казавшиеся не очень высокими издалека стены вблизи подавляли своей величавостью. Вдоль новой части стены сотни заступов вынимали землю, загружая и загружая телеги. Еще немного, и пойдет вода из Неглинки в Москва-реку, окружая крепость сплошным водяным каналом, делая её еще неприступнее.
Федор со своими мужиками работал на верху стены, возводя над нею деревянные костры, когда снизу поднялись в окружении нескольких гридней великий князь и митрополит. Они встали меж толстых зубцов, подставляя грудь теплому ветру и окидывая взором широкие дали.
– Лепота! – выдохнул Дмитрий. – Спасибо тебе, владыка, за этот подарок! С такими стенами и такой женой мне Дмитрий более не страшен, верно?
– Верно, племянник! – устало улыбнулся Алексий. – Трудом неустанным многих слуг твоих суздальский узелок, мыслю, развязали мы раз и навсегда. Но еще иные остались, кои, возможно, тебе после кончины моей рубить придется.
– Орда и Литва?
– И Литва, и Орда! Но паче всего и важнее всего – Тверь!!
– Тверь?
– Да, Дмитрий Иванович, она. Не помог нам мор, из четырех сыновей Александра одного лишь оставил, но… самого сильного.
– Москва на рати Михаила заможет, владыка! – самоуверенно возразил молодой великий князь. – Одним нахождением полков наших заставлю его младшим братом моим зваться. Его дружина гораздо меньше моей, да и князем тверским Михаил пока не стал. Василий Кашинский еще крепок. Земля за меня стойно этой стене встанет!
Он повернулся к стоявшему неподалеку и слышавшему весь разговор Федору и весело спросил:
– На Тверь пойдешь с великим князем московским, мужик?
– Все, как один, брони взденем, княже!! – жарко выдохнул Федор.
Алексий вскинул горящий взор на князя, но ничего более не произнес.
Часть IV
Неистовый Михаил
«Немочь то етая такова: прежде яко рогатиною ударит за лопатку или под груди, или меж крил, и тако разболевся, человек начнет кровью харкати, и огнь зажжет внутри, и потом пот, та же дрожь, и полежав един день, или два, а редко того, кои три дни, и тахо умираху… А иные железою умираху! Железа же не у всякого бываше в едином месте, но овому на шее, а иному под скулою, а иному под пазухою, другому за лопаткою, прочим же на стегнех… И то же, много трои дён полежат!»
История не донесла до нас, как почил безвестный тверской монах-летописец: своею ли смертью, от моровой язвы или чумы, что дружной парой пришли на русскую землю в середине шестидесятых четырнадцатого века, от иной ли какой хворости. Время донесло до нас лишь его строки, преисполненные тихой горестью. Мы можем лишь представить, что жило в те минуты в его сердце, если его собратья-монахи отпевали ежедневно как ряды уложенных в братские скудельницы смердов, так и наследников великого Михаила Святого!
Ушла великая княгиня тверская Наталья. Ушла дочь великого князя литовского Ольгерда, Натальина внучка, привезенная в Тверь ради скорой свадьбы. Вместо брачного ложа получила она дубовую домовину! Умерли князь Всеволод с женою. В один день ушли князь Андрей с женою Овдотьей, словно возжелавшие одновременно шагнуть из земного мира в горний. Умер князь Владимир. Из четырех сыновей бывшего великого князя Александра Тверского, казненного по навету Ивана Калиты вместе с сыном Федором в Орде, остался лишь Михаил. Судьба словно берегла его, жену Евдокию и сына Ивана. Для чего? Князю мнилось, что для торжества и нового расцвета Твери времен великого деда. Время же явило – для новых бед многострадальной земле русской. Ибо гордый нрав и великий ум этого человека принесли на земли, сорок лет не ведавшие татарских войн и разорений, больших княжеских междоусобиц, всепожирающее пламя гражданской войны и… Литовщину!..
Прочтем же о последней борьбе Москвы и Твери, а прочитав, не будем судить строго князя тверского Михаила Александровича, ибо нельзя порицать человека за честь, любовь к родному дому и горячее сердце!
Глава 1
Князь Семен Константинович жадно напился из стоявшей подле скомканной кровати чаши. Чума сушила горло, жажда не оставляла больного даже на короткий миг.
«Господи, успеть бы! Господи, дай сил самому все ему сказать!!»
Князь ударил в серебряную тарель, специально оставленную возле кровати. Тотчас явился заспанный слуга, привычно остановившийся чуть поодаль.
– Князь микулинский приехал?
– Да. У владыки Михаил Александрович, княже.
– Созови обоих, не мешкая!
Семен откинулся на подушки. Голова шла кругом, вот-вот должен был опять начаться кровавый кашель. Он испил еще. Дверь, наконец, открылась вновь, вошли владыка тверской Василий и двоюродный брат Семена Михаил. Больной тотчас своей дланью запретил им приближаться:
– Стойте там! Спасибо, что поспешил, брат!
Михаил все равно подошел к постели и положил свою тяжелую горячую ладонь на руку умирающего. На протестующий жест того лишь горько усмехнулся:
– Молчи, брат! Я денно и нощно на улицах с кметями и мнихами усопших многие месяцы прибираю. Коли захочет черная – приберет и так! Это уж как судьба порешит. Братья вон мои редко из терема уходили, а уже с Господом на небесах беседуют.
– Ты… прочитал мою грамотку?
– Прочитал. Спасибо за дар щедрый, Сёма! Только отчего мне земли передаешь, а не Василию Кашинскому, что стол тверской ныне держит? Или не брату своему родному Еремею?
