– Ладно, только больше не дерись на улице, – прыснул он.
– Я смирная, не знаю, что на меня нашло, – запоздало смутилась Катя. Хотела пошутить, мол, не иначе вражеская территория располагает к агрессии. Но прикусила язык. Больную тему лучше было закрыть.
Это был единственный раз, когда они удивили друг друга. Она его тем, что могла без предупреждения кинуться в бой. Он ее тем, что знал, куда и как удирать от полицейских.
Петер хотел познакомить Катю со своими друзьями. Она отказалась: «Нет, мне хватает тебя. Встречайся с ними, когда надо, я найду себе занятие». Но он не злоупотреблял разрешением. И в выходные таскал ее на престранные выставки. Их в Берлине было необыкновенно много. Казалось, что половина города художники. Иногда, если выставлялись знакомые Петера, нужно было успеть в два-три места за вечер.
В их первый выход Трифонова волновалась и намекала, что ничего не понимает в современном искусстве. «Ничего себе, – веселился он, – Третьяковка, Русский музей, Пушкинский, Эрмитаж. С такой подготовкой разберешься быстро». Признаться ему, что за годы жизни в Москве не удосужилась ни посетить толком столичные музеи, ни съездить в Питер, Катя не решилась. Понуро вошла в какой-то ангар. И увидела покосившиеся кучи металлолома, между которыми отрешенно сновала продвинутая публика и витала многоязыкая речь. «Для осмотра этого надо досконально изучить живопись и скульптуру? Петер издевался надо мной?» – разозлилась она. И упрекнула:
– Слушай, чтобы достойно воспринять ржавые шедевры, мало дневать и ночевать в российских музеях. Лично я непременно добавила бы Лувр.
– Кэтрин, не язви. Сосредоточься на любом объекте, расслабься и жди ощущений, – посоветовал Петер. – Тогда окажешься сразу здесь и в себе самой. Не пожалеешь. Ранняя индустриальная эпоха придумала совершенные механизмы. Теперь они распались на части и умирают. Они не могут больше производить вещи. Но фантазия художника по-новому собирает их вместе и производит новые смыслы.
– Принцип восприятия уловила. Важно не то, что увидела, а то, что почувствовала. У нас говорят: «понимать в меру своей испорченности». Петер, я недостаточно развращена для того, чтобы испытывать хоть какие-то чувства при виде этих железок.
Но Катя не была бы собой, если бы не встала в сторонку, чтобы не мешать ценителям и знатокам, и не попыталась сосредоточиться и расслабиться одновременно. У нее не получилось. Сгоряча девушка поклялась себе, вернувшись в Москву, посетить Третьяковскую галерею.
Вторым увлечением Петера были мероприятия, которые почему-то назывались концертами. Наслушавшись заунывных и резких звуков, Катя испуганно хватала парня за руку. Он успокаивал:
– Это крик человеческой души в эпоху, когда слова ничего не выражают или лгут.
– Не будь наивным, Петер Адам Смит, – отвечала Катя. – Лгут люди. Они могут делать это и аккордами, и красками, и мимикой с жестами.
– Кэтрин, ты точно медицинская сестра?
– А что, у медработников души не кричат в изолгавшемся мире?
Петер пристально посмотрел на нее и растерянно улыбнулся:
– Да, надо уточнять, ты русская медицинская сестра.
Тем не менее Трифоновой в голову не пришло отказаться от их вылазок. Она неустанно моталась с Петером, да еще и подбивала его, выбравшись из одного культурного центра, зайти в какой-нибудь другой. Ее увлечением сразу стали посетители. Они были разными, но у всех блестели глаза. Каждый переживал свое, но разобщенности не чувствовалось. Наоборот, создавалась единая энергетика, что было парадоксально и здорово.
Однако месяц, вместивший в себя так много, кончился. В последнюю ночь перед расставанием Катя с Петером совсем не спали. Изредка жадно пили воду из пластиковых бутылок. Только в сухие воспаленные глаза ее залить было невозможно. Петер однажды не выдержал и плеснул себе в лицо, пробормотав что-то о пользе слез. Катя лихорадочно держалась. Когда опомнились, пришлось спешно натягивать белье, джинсы, футболки, кроссовки, чтобы не опоздать в аэропорт на утренний рейс. Хорошо, что вещи были собраны заранее. Парень еще в квартире машинально взял сумку и потащил ее сначала к такси, потом к стойке регистрации. После такого впору было признаваться друг другу в любви. Но Катя сказала:
– С тобой было замечательно. Оказывается, во всех своих прошлых отношениях я всегда думала, что будет дальше, не сделает ли любовник предложение, когда, где. Я боялась его вспугнуть, подлаживалась, подстраивалась и ждала. И эта неизвестность все портила. А с тобой я просто наслаждалась. Мне придется многое пересмотреть в отношениях с мужчинами.
– Я вообще с тобой излечился. Раньше не мог лечь с девушкой в постель, пока она не скажет, что читала мою последнюю колонку, и не разберет текст досконально. Возбуждала любая рецензия, но от ее содержания зависел секс. Честно говоря, с доброжелательными критиками я был грубее. Ты научила, что лучше не укладывать журналистику в свою постель. Что то, как я пишу, не имеет отношения к той, кого я ласкаю. Я никогда тебя не забуду.
Они жадно поцеловались на прощание. И разошлись в разные стороны. «Хорошо, что я не знала про его бзик с колонками, когда предлагала максимально сблизиться», – подумала Катя. У нее было великолепное настроение, она очень соскучилась по дому…
…Трифонова уже собиралась перейти к другому письму, но тут откликнулся Петер. И они печатно трепались еще минут двадцать. Он отвечал на ходу, одиноко шагая к друзьям в пивную. Жестокая Эрика уехала в Кельн навестить больную родственницу и, не исключено, переложить по-своему вещи в ее комоде и напечь булочек. Парень не мог разобраться, удручает его ее отсутствие или веселит. Катя и через три года помнила заведение, куда спешил Петер Адам Смит, и дорогу к нему. Ей было приятно сопровождать туда берлинца даже мысленно. Только выпить пива за столиком она не могла, поэтому они расстались у двери до следующей пятницы.
Дальше пришлось выбирать, чьим посланием заняться. Что беспокоило Ивана, Катя догадывалась. Александрина же была непредсказуема. И она начала с подруги.
«Кать, я все еще торчу за городом, но на следующей неделе вернусь в Москву. Ты заходишь в почту строго перед уик-эндом, и я предупреждаю тебя заранее: освободи для меня субботу. Пожалуйста. Вопрос жизни и смерти».
«Александрина, я захожу в почту по этому адресу ежедневно утром и вечером. И отвечаю сразу. Откладываю только письма над которыми надо думать. Так что пиши когда хочешь. Суббота твоя. Где встретимся? Ориентировочно когда?» – набрала Катя.
Через минуту получила кое-что любопытное: «Днем. В дорогое место не хочу из-за новых приятелей. У них извращенное воображение: с кем бы ни увидели, придумывают мерзости и сплетничают. В дешевое не пойду из-за старых. И зачем я с половиной города в юности познакомилась? Они разделились на три группы, Кать. Первые считают, что я вышла замуж по расчету, маюсь без любви, презираю богатого супруга, даю ему, мысленно воя, несчастнее их в сто раз и вот-вот начну соблазнять своего шофера или повешусь. Они меня жалеют с оттенком злорадства. И бдительно следят, не становлюсь ли я высокомерной. Если им померещится заносчивость, они меня возненавидят. Вторые завидуют и ненавидят меня открыто. Третьи скрывают те же чувства: вдруг им что-то понадобится от Мирона. Тогда его жена вспомнит их вечно распростертые дружеские объятья. Не могу видеть все эти физиономии. Так что пригласи меня в гости, Трифонова».
