– Дай мне второй шанс, Катенька.
Наглец. У Катеньки из-за него резинка трусов болталась где-то под ягодицами. Незастегнутые джинсы чудом держались на бедрах. Задравшийся вверх лифчик больно впивался косточками в середину груди. А накинутая куртка еле прикрывала надетую навыворот кашемировую водолазку.
Катя прищурилась:
– Я себе-то никогда второго шанса не даю, не то что другим. Прощай, Егор.
Как ни странно, расставание придало ей сил. Она сумела открыть дверь и поставить обе ноги на земную твердь. Получилось трясущимися руками достать ключи и отпереть калитку, а потом подъезд. Сконцентрировавшись и цепляясь за перила, подняться в квартиру. Получилось! Дома помогали не стены, а обычный ее набор лекарств от вирусных инфекций. Приняла еще успокоительное. Кое-как сковырнула с ног, которых уже давно не чувствовала, кроссовки. И рухнула одетая поверх покрывала.
Однажды проработавшая с ней пару лет вечно то сморкающаяся, то кашляющая Иванцова завистливо спросила:
– Екатерина Анатольевна, вы вообще никогда не болеете? Я ведь регулярно прививаюсь от гриппа. И все равно подыхаю. Может, мне противопоказано здесь находиться?
– По счастью, я не пользуюсь общественным транспортом, хожу пешком, – задумчиво ответила начальница. – Редко бываю в так называемых местах скопления людей. А прокварцованная насквозь клиника – самое надежное от инфицирования место на свете в любую эпидемию. Но все равно случается, недомогаю.
– Ни разу не заметила, – проворчала девушка.
– Просто мой организм идеально приспособлен к старой доброй схеме лечения – ударная доза препаратов ставит на ноги, а затем поддерживающие дозы на них, соответственно, держат. Ну, и старое доброе частое теплое питье.
– Ой, я тоже попробую эту чудодейственную схему, – обрадовалась Иванцова.
– Только после того, как тщательно обследуете печень и поговорите с врачом, Карина Игоревна.
– Так это опасно? – Иванцова смотрела на Трифонову как на ненормальную, готовую рисковать единственной печенью ради удовольствия пахать в клинике.
Главная медсестра только рассмеялась:
– Скажу банальность. Все в жизни опасно. Приходится рисковать.
Для юной Карины это было не банальностью, а открытием. Жизнь, не как дружеское общение, победы и радость, но как постоянное хождение по краю, с которого неизвестно куда в любой миг свалишься. И это не в какой-то книжке написано, а сказано Екатериной Анатольевной. Надо было запомнить.
Теперь Трифонова крепко спала. Оставшаяся загадкой для Иванцовой ударная доза американских, регулярно привозимых верным Иваном лекарств быстро проникала в кровоток. Высокой скоростью проникновения и отличались от других. Последним чувством Кати перед тем, как она отключилась, было недоумение. В пятницу казалось, что строптивый Егор выиграл у покорного Коли. В воскресенье айтишника уже в помине нет, а инженер, палец о палец не ударив, остался без соперника. «Инициатива наказуема. Неуемная дурацкая инициатива. Какая пошлость», – вяло прошлась по голове одинокая мысль. И канула в вечность.
В пять утра Катя Трифонова проснулась совершенно здоровой. Немного мутило, но явно от голода. Она поела йогурта без ароматических добавок, отпилась зеленым чаем. Приняла горячую ванну, потом долго мучила тело контрастным душем. Приготовила яичницу из одного яйца с ветчиной и еще чашку зеленого чая с лимоном, имбирем и медом. Открыла ноутбук. Петер с Иваном уже били копытами, высекая искры в виде обещаний связаться с русской полицией. Катя объяснила, что в пятницу вынуждена была спешно уехать к родителям. А там заболела гриппом и сутки отлеживалась с температурой. «Да, да, Кэтрин, я понимаю, интернет в России есть только в Москве и Петербурге, – сразу откликнулся берлинец. – Жаль, что провинция у вас до сих пор такая отсталая». Катя послала ему смайлик. Сил не было объясняться на сей раз от смеха. Иван, к ее удивлению, тоже бодрствовал. Хотя Катя не имела представления, он все еще в Европе или уже в Штатах. Написал четко: «Чтобы ты слегла, Катенька, окружающим надо было сильно постараться. Что стряслось?» Он был единственным человеком на планете, от которого у Трифоновой не было секретов. После поминок его матери, когда они обнажились душами, уже не было смысла закрываться. «Родители развелись. И устроили безобразную сцену, деля квартиру», – сообщила Катя. «Ты стойкая девочка. Помнишь? Люблю. Целую». «Ответила бы тем же, так ведь обнаглеешь», – набрала Катя. «Все, ты в порядке, я доволен…» Она оделась, подкрасилась и зашагала в клинику. Уже не прохлада, а октябрьский первый намек на стужу ласкал ноздри как умел. Катя наконец-то наслаждалась лаской. Вскоре ее личный помощник услышала строгое и чуть насмешливое:
– Доброе утро, Карина Игоревна. Надеюсь, выходные вас не разочаровали и вы способны трудиться, как у нас с вами принято.
Вечером под дверью отстраненно и буднично возлежал букет. Двадцать одна свежайшая темно-красная роза. Катя подняла его спокойно, даже полюбовалась. С неожиданным удовольствием поставила в большую хрустальную вазу. Все-таки Коля-Николай. Как явился на первое свидание с королевой цветов, символизирующей любовь, так и не может затормозить. Егора, встретившего ее с аккуратным веничком горько пахнувших белых хризантем, она исключила еще утром. В любом случае после воскресной неудачи ему было не до романтики. Если не напивается в стельку, уже хорошо.
Признаться в том, что каким-то образом выследил девушку, проводив до квартиры, инженер не мог. Тем более после ее свирепого выговора. Но с маниакальным упорством подкладывал букеты. Своеобразная тактика. Звонит, когда разрешишь, является, когда позовешь. И при этом каждый день напоминает о себе. Александрина права, он уверен, что единственный. Поэтому безмятежно продолжает свое дело. Действительно, какая женщина устоит, выяснив наверняка, что это все-таки он вторую неделю носит прекрасные розы? Задумал, осуществил, потратил кучу денег. Самому приятно будет вспомнить, как красиво ухаживал за главной медсестрой клиники, где следил за исправностью немецкого оборудования. «А ты устоишь? – спросила себя Трифонова. И пожала плечами: – Мне все равно. Но задатки у рыжего неплохие. Насколько все упростилось, когда он остался один. Больше никогда, ни при каких обстоятельствах не буду встречаться с двумя мужчинами одновременно».
Александрина позвонила в четверг, когда Трифонова пила свой чай в «Кофе Хауз»:
– Мне есть что тебе рассказать. С субботы. Не писала, потому что это надо слышать. Не заехала до сих пор, потому что паковала вещи.
– Куда собираешься?
– Туда, где климат потеплее. На днях определимся с Мироном, его родственники скорректируют наш выбор, и можно будет, наконец, двигать. Потерпи, через часок объясню.
Стомахина появилась, как обычно, смешливая и жестковатая, дорого и со вкусом одетая. Работа в глянцевом журнале, где она когда-то отвечала на звонки, ничуть не жалея о высшем филологическом образовании, даром не прошла. У нее ничего не проходило даром. Все оставалось в ней и загадочно перерабатывалось. А потом оказывалось, что перед вами все та же Александрина, только еще более неунывающая. Увидела цветы в вазе:
