— Ты должен остаться дома, Норби. Пожалуйста, Первый Ментор, присмотри за ним!
— Да, Джефф. — За все это время Первый Ментор не проронил ни слова. Казалось, он благоговеет перед Рембрандтом, внуком того существа, которое создало джемианских роботов.
— Следует ли мне взять с собой ружье? — спросил Джефф. — Его вид может подтолкнуть Мерлину к нужным воспоминаниям.
Фарго выразительно пожал плечами:
— Это уже решайте вы с Рембрандтом. Я заметил, что он так и не попросил тебя показать ружье.
— Я рассказывал тебе, как оно подействовало на меня, — сердито проворчал Джефф. — Оно опасно!
— Ты много чего рассказывал, — небрежно заметил Фарго. — Но на меня это не произвело особенного впечатления. В твоем распоряжении находится самый замечательный робот во вселенной…
— Бывший, — поправил Норби.
— …и ты никогда не пользовался им для дурных целей и не обращался с ним как с обычной вещью. С какой стати ты должен вдруг потерять власть над собой и превратиться в злодея?
— Послушай…
— Этого не случится до тех пор, пока ты сам не захочешь, — твердо заключил Фарго.
— Фарго, я не… — Джефф помедлил. — Постой, о чем мне это напоминает? Я как будто пытаюсь вспомнить что-то очень важное, что-то связанное с ружьем…
Он сбегал в свою комнату, открыл ящик стола и вернулся с инопланетным ружьем, осторожно держа его на вытянутых руках.
— Это устройство имеет совершенно чуждый облик, — медленно произнес Рембрандт.
— Оно определенно сделано не на Земле и не в любой из колоний Федерации, — поддакнул Лео.
— Думаю, Рембрандт имеет в виду, что ружье не было сделано Другими, — сказал Норби. — Джефф, как ты реагируешь на него сейчас?
Джефф замер.
— Подождите. Пожалуйста, все помолчите минутку!
Он закрыл глаза и сосредоточился на своих ощущениях.
Он как будто держал в руках нечто, обладающее огромной силой, однако эта сила была неопределенной… Нет, более того! Неожиданно Джефф понял, что сила зависит от личности того, кто держит ружье в своих руках. Он мог управлять мощностью импульса и… да, воздействием ружья, если бы знал, как это делается. Но самое странное заключалось в том, что он уже испытывал подобное ощущение раньше, особенно в детстве, хотя сейчас он не мог вспомнить, при каких обстоятельствах.
— С тобой все в порядке, Джефф? — спросил Норби.
— Мне так хочется вспомнить! Сила… огромное удовлетворение… огромное счастье…
— Джефф! — Лео тряс его за плечо. Джефф открыл глаза.
— А? Нет, все в порядке.
— Наверное, будет лучше запереть эту проклятую штуку в ящике стола, — озабоченно произнес Фарго. — У тебя такой вид, словно ты нашел волшебное кольцо, принадлежавшее древним богам.
— Может быть, так оно и есть, — отозвался Джефф. — Или будет, как только я разберусь в своих ощущениях.
— Ты начинаешь беспокоить меня, — сказал Рембрандт. — Возможно, я совершил ошибку, отправившись в эту экспедицию.
Хеди встала.
— Джефф и Рембрандт, вам пора одеваться, — деловито сказала она. — Норби нуждается в помощи. Моя мама повредила его, и если у нее есть какие-то сведения о том, как ему можно помочь, мы должны постараться узнать их. Теперь, когда врач сказал, что физически она вполне здорова, я готова говорить с ней более решительно.
— Но как Гораций отреагирует на Рембрандта? — поинтересовался Лео.
— Думаю, он будет вне себя от восторга. Он покажет Рембрандту драконью скульптуру, а я тем временем отведу Джеффа к маме.
Прогулка была долгой. По пути через парк Джефф показывал Рембрандту все свои любимые местечки, и к тому времени, когда они подошли к Дому Хиггинсов, островерхая крыша была озарена лучами заходящего солнца.
— Закат, — произнес Рембрандт, словно пробуя на вкус незнакомое слово. — Нет, Джефф, для этого явления нужно придумать более изысканное определение.
— Закат не всегда бывает красивым. Иногда идет снег или дождь, особенно зимой на Манхэттене.
— Окончание дня на поверхности планеты, сопровождаемое темнотой ночи, всегда прекрасно, как и сама жизнь.
— Жизнь слишком коротка, — пробормотал Джефф, с особой остротой ощутив, что тот энергичный молодой Мак, с которым он разговаривал, уже давно умер, а его прекрасная дочь превратилась в полубезумную старуху, пытавшуюся уничтожить робота, которого она считала своим врагом.
— Да, по сравнению с нами ваш век недолог. Однако жизнь всех биологических существ — лишь краткое мгновение в необъятной вселенной.
— Ты считаешь, что даже самая короткая жизнь может внести свой вклад в развитие вселенной?
— Да, Джефф Уэллс. Поэтому я и стал художником.
Дверь отворилась, и на пороге появился сияющий Гораций.
— Добро пожаловать в Дом Хиггинсов, сэр. Если вы не получите здесь вдохновения для своего фильма, то вы не получите его нигде больше. Прошу вас отойти в сторону: сейчас я продемонстрирую вам таланты нашей горгульи.
Джефф подтолкнул Рембрандта к двери, когда Гораций дернул за веревку. Из открытой пасти горгульи немедленно хлынул поток кроваво-красной воды.
— Я подкрасил воду, — с гордостью сообщил Гораций.
Джефф снова вывел Рембрандта наружу и указал на горгулью, злобно ухмылявшуюся в сгустившихся сумерках.
— Как ты думаешь, мог твой дед сделать и эту вещь? — прошептал он по-джемиански.
— Нет, — ответил Рембрандт. — Несомненно, это одна из скульптур Моисея Мак-Гилликадди, отражающая его своеобразное чувство юмора.
Они вошли в холл, и Рембрандт остановился перед каминной полкой.
— Да, это работа моего деда, — сказал он, разглядывая барельеф. — Думаю, он тоже повеселился на славу, когда работал.
— Ты хочешь сказать, что это устройство…
— Нет. Просто скульптура, работа над которой доставила ему удовольствие. Но в этом доме находится еще что-то… непонятное. Оно не создано моим дедом и вообще не имеет отношения к Другим. Что-то похожее на то ружье.
— Пожалуйста, — умоляющим тоном произнес Гораций. — Я знаю, что актеры приезжают к нам со всей Солнечной системы, но не могли бы вы говорить на Универсальном Земном языке? Так хочется послушать!
— У нас серьезный разговор, — сурово сказал Джефф. — Ты не должен никому рассказывать, кто мы такие и зачем мы пришли сюда.
— Но я и не собираюсь! Кроме того, мне не с кем разговаривать, кроме вас, мамы и Хеди. Кому я могу проболтаться?
— Джефф, иди сюда! — позвала Хеди с лестничной площадки. Она включила свет, и все увидели портрет Мерлины Минн.
— Хотя вид человеческого лица непривычен для нас, я понимаю, что это женщина исключительной красоты, — сказал Рембрандт. — Непонятно, почему портрет кажется мне чуждым, хотя лицо женщины явно человеческое.
