— Этого вы не получите. Хеди, повесь раму и холст на старое место. Каждый раз, когда я буду спускаться вниз, он будет напоминать мне, что я покончила со своим прошлым.
Когда Хеди повесила раму с пустым холстом, Джефф поднялся ближе к Мерлине с ружьем в руках. Она резко обернулась к нему:
— Что вы собираетесь делать, юноша? Угрожать мне этим ружьем? Бесполезно, оно не действует на людей. Я уже пыталась, много лет назад.
— Оно воздействует на людей, которые держат его в руках, — сказал Джефф. — Думаю, ваш отец был прав: вся разница в мыслях. Ружье реагирует на мысли и эмоции владельца.
— Нет, — прошептала Мерлина, заметно побледнев. — Я не верю тебе. Скажи мне, что это неправда.
Джеффу хотелось объяснить Мерлине, но так, чтобы не слишком ранить ее чувства. Его гнев улетучился, и теперь он жалел ее.
— Когда вы направили ружье на свой портрет, что вы чувствовали? — спросил он.
— Мне хотелось избавиться от него.
— Нет, мама, — сказала Хеди. — Твои эмоции были сильнее. Ты сказала, что ненавидишь портрет. Ты сказала, что хочешь, чтобы он умер.
— Вы думали, что уничтожив портрет, вы убьете и себя, миссис Хиггинс? — спросил Джефф.
— Да, — прошептала она. — Мне действительно хотелось умереть. Маленький робот был прав: я дурной человек. Я хотела умереть, но не смогла. Умер только портрет — та молодая, прекрасная и добрая женщина, которой я так и не стала.
Все молчали, глядя на Мерлину Минн. Джефф видел, что ее ненависть бесследно исчезла.
Прозвенел дверной звонок, и в холле снова появился Гораций.
— Я позвонил в квартиру Уэллсов и поговорил с братом Джеффа, — сообщил он. — Я подумал, что мы нуждаемся в помощи. Роботы уже пришли.
— Роботы! — повторила Мерлина и поднесла ладонь к губам.
— Вы не убили робота, сделанного вашим отцом, — сказал Джефф. — Но вы сильно повредили его.
Гораций распахнул дверь и впустил троих посетителей. Один из них немедленно подошел к Хеди.
— Хеди, любовь моя, — это был Лео Джонс. — Я не мог отпустить роботов одних. Пришлось объяснить полицейским, что они осуществляют новый проект городской мэрии. Фактически, нас дважды останавливали: один раз на перекрестке Пятой авеню, а второй — неподалеку от Дома Хиггинсов. Я должен поблагодарить свою дочь за бдительность нашей полиции.
— Кроме того, он не мог вынести разлуки с Хеди, — добавил Норби, как ни в чем не бывало подойдя к Джеффу. — Здравствуйте, миссис Хиггинс… то есть мисс Минн. Я могу помочь вам?
— Ты хочешь помочь мне после того, что я сделала с тобой?
— Да. Потому что я знаю, как сильно Мак любил вас.
— Ты так думаешь, потому что видел мой портрет на его корабле?
— Нет, мэм. Я ни разу не видел портрета на корабле. Он никому не позволял заходить в свою каюту. Но я знаю, и не спрашивайте, почему.
— Если бы я только могла поверить тебе!
— Мисс Минн, — сказал Джефф. — Вы выстрелили в портрет из ружья, и он исчез. Я думаю, что неизвестный художник, живший на отдаленной планете в далеком прошлом, изобрел это ружье как орудие для работы художника, вроде нашей кисти. Когда я держу ружье, я чувствую себя точно так же, как в детстве, когда мне подарили набор красок и кисточку для рисования. Я держал кисточку и чувствовал себя великим художником, думая о картинах, которые я могу нарисовать. Естественно, это чувство быстро прошло, поскольку художник из меня никакой. Зато Моисей Мак-Гилликадди был замечательным художником.
— Значит, это он нарисовал портрет.
— Он создал его из своих воспоминаний о вас, — ответил Джефф. — Или из мыслей о том, какой ему хотелось вас видеть.
— Тогда сам портрет был моим наследством, — прошептала Мерлина. — Перед своей смертью он пытался объяснить мне, какое оно ценное. Но он также произнес слово «истина», а портрет был ложью, потому что он не похож на меня.
— Но он знал, что вы можете стать похожей на портрет, — возразил Джефф. — Истина также заключается в наших возможностях.
— Измениться никогда не поздно, мама, — сказала Хеди.
— Поздно? — Мерлина выпрямилась, сверкнув глазами. — Я же дочь своего отца! Разумеется, еще не поздно! Я буду продолжать жить. Я буду хорошей матерью своим детям — доброй, ласковой и…
— Не переигрывай, мама, — предостерегла Хеди.
Мерлина рассмеялась.
— Возможно, я никогда не стану такой, как хотелось моему отцу. Но теперь, когда я знаю, что он любил меня, я попробую, — тут ее лицо снова приобрело трагическое выражение. — Боже, зачем я уничтожила портрет!
— Я размножу фотографии, — сказал Хеди. — У тебя и у Горация будут копии.
— Мне так не хватает отца… — Мерлина снова превратилсь в печальную старую женщину.
— Мисс Минн, — сказал Норби. — Теперь я понимаю, что это не одно устройство, а два: что-то вроде кисти и холста. Я хочу вам кое-что подарить. Джефф, пожалуйста, дай мне предмет, который мы называем ружьем.
Джефф передал ружье Норби, и робот направил его на пустую поверхность холста.
— Осторожнее, Норби, — сказал Рембрандт. — Оно может причинить тебе еще больший вред.
Норби не ответил. Он продолжал целиться, закрыв все четыре глаза. Потом его металлический палец нажал на переключатель, утопленный в задней части цилиндра.
Сначала ничего не произошло, но затем странная поверхность холста начала затуманиваться. Вскоре она, казалось, вскипела водоворотом красок и меняющихся форм.
— Что ты делаешь? — воскликнула Мерлина. — Показываешь мне ненависть, владевшую мною все эти годы?
— Нет, мэм, — ответил Норби. — Просто пытаюсь разобраться в своих воспоминаниях.
— Смотрите! — закричал Гораций. — Это же дедушка!
Дружелюбное, лукаво-ироничное лицо Моисея Мак-Гилликадди глядело на них с портрета. Он был не так молод, как во время своей встречи с Джеффом, но и не выглядел немощным стариком.
— Замечательный портрет, Норби, — одобрил Лео. — Ты сделал его с помощью ружья?
— С помощью своего воображения, — ответил Норби. — И своей любви к Маку. Это ружье служит проводником и усилителем энергии моих логических и эмоциональных контуров, а поверхность холста формирует образ, который я создаю.
Мерлина спустилась на лестничную площадку и прикоснулась к портрету своего отца.
— Я горжусь тем, что я его дочь. И я сохраню этот портрет, как самую большую драгоценность. Спасибо тебе, маленький Норби.
Глава 16
Проблема остается
— Все хорошо, что хорошо кончается? — спросил Фарго, завершив свой десерт аппетитным красным яблоком. — Дом Хиггинсов теперь полон добра и света?
