Можно было прикинуться дурой и спросить: «Как – так?» – но я не стала. Я прекрасно понимала, о чем он говорит. О холоде, который между нами, о недопонимании, которым насквозь пронизано каждое слово, о несказанном – что гложет каждого из нас изнутри. Во всяком случае, меня. Но если Дима спросил, значит, и его тоже.
– Я не знаю, – честно ответила я. – Я не понимаю, что вообще происходит вокруг.
– Вокруг жизнь, и надо как-то адаптироваться. Как нам изменить прошлое?
– А зачем его менять? Что сделано, то сделано.
– Мне мешает Брэдли, и не только в этом разговоре. Я не вижу его в своей компании, не понимаю, чем он может заниматься, – заявил Дима.
– Так уволь его, – ответила я. – Чего ты медлишь? Ты же теперь сам принимаешь решения. Волен решать, с кем тебе работать, а с кем расстаться.
– Вы теперь вместе?
– Типа того, но как это мешает тебе вышвырнуть его на улицу?
– Начнем с того, что я его и не нанимал. Не понимаю, чего он таскается за нами.
Мы говорили по-русски, и Брэдли было очень неуютно. Он услышал свое имя и удивленно посмотрел на меня. Я лишь пожала плечами. Почему-то мне захотелось сделать ему больно. Сделать так, чтобы рядом со мной ему было невыносимо. Я сама не понимала природы своего желания, но от меня мало что зависело. Вчера вечером я хотела, чтобы он остался со мной, но он не остался. А сегодня с утра я не хочу его видеть вообще. Это очень странные отношения, и очень странная любовь, если на то пошло.
– Я не понимаю, если честно, что между нами происходит, – сказала я. – В Москве он сказал мне, что мы будем вместе, и я поверила. Ты знаешь, действительно поверила. А вчера, вместо того чтобы остаться со мной, он послушался меня и уехал. Ну понятное же дело, если девушка просит уйти, значит, нужно остаться. Почему это понятно всем, кроме него?
– Наверное, он не хотел быть навязчивым, Ника, – ответил Дима. – Чего ты так сурово его судишь?
– Я не знаю, Дим. Я правда не знаю. Мне хочется кричать от злости и разрывать на куски всех, кого вижу. Тебя, Брэдли, всех людей вокруг. Я не понимаю, что происходит. Для климакса еще вроде рано.
Дима что-то писал в свое телефоне, попросив меня на несколько минут прерваться. Когда он закончил, то показал мне переписку. Это был Джо. Дима спросил его, нанимал ли Джо Брэдли на работу, на что тот ответил отрицательно, Дима спросил, может ли он его уволить. Джо сказал, что это решать Диме, поскольку команду он формирует самостоятельно.
Следующий разговор состоялся уже на английском языке, и он опустил Брэдли в моих глазах еще ниже. Я смотрела на него, такого невинного и растерянного, и не могла понять, чего во мне больше – жалости или ненависти.
– Брэдли, – сказал Дима. – Мне очень жаль признавать, но… Я правда пытался дать тебе шанс. Я позвал тебя, пригласил к себе в команду. Но ничего не меняется. Ты безрезультативен. Я понимаю, что ты имеешь полное право обижаться, но я не вижу тебя в команде Джейсона МакКуина. Я очень благодарен тебе, что ты заметил меня когда-то, что сделал все, что сделал, и я готов тебе за это заплатить. Ты можешь обсудить сумму своих отступных с моим адвокатом, вот, возьми визитку. Но в команде тебя не будет, извини.
– Но… Джейсон, мы ведь только начинаем все с нуля…
– Нет. Начинаю я и моя команда. Ты – в прошлом. Прощай.
– Ника…
– Брэдли, позвони мне сегодня вечером, поговорим, – ответила я быстро, пока он не разнылся. – А сейчас тебе действительно пора.
– Но что я буду делать?
– Брэдли, – вмешался Дима, – я не лезу в ваши отношения с Никой, вы разберетесь сами. И что ты будешь делать со своей жизнью – обсудите вместе с Никой вечером. А сейчас нам нужно работать, извини.
Машина остановилась. Брэдли еще некоторое время смотрел на нас непонимающим взглядом, а потом вышел из машины и пошел в обратную сторону.
– Как камень с плеч, – сказал Дима. – Но я в нем правда больше не нуждаюсь.
– И ты считаешь это правильным? Избавляться от людей, которые тебе больше не нужны?
– А что бы он с нами делал? Таскался бы сзади? Быть ассистентом ему не по крови, для него это унизительно и стыдно. Вести самостоятельно проекты я ему не доверю – он просто не справится, эта работа ему не по зубам. У него был не один шанс начать работать так, как было нужно, но нет… Привык жить на всем готовом, а теперь пусть привыкает осознавать, что когда-то это заканчивается. Если бы он остался, то ничего, кроме презрения, не заработал бы. Люди бы начали его презирать, потому что они-то работают, а он балду пинает. И что в итоге? Ничего хорошего. А так, может быть, он найдет себе применение. Или не найдет…
– Скорее всего, не найдет, – сказала я. – И мне жалко его.
– Жалость убивает, – жестко ответил Дима. – И может быть, потому, что я научился не жалеть себя, я выжил.
– А ты не жалел никого, – сказала я сухо. – Ни себя, ни меня, никого.
– А должен был? Пожалеть вас всех?
– Я не знаю.
– Сколько времени прошло, Ника? Вот с момента, когда вы все решили, что я мертв? Больше года. А ты до сих пор не знаешь точного ответа. А мне пришлось принимать это решение практически в несколько минут. Согласен или нет. Условия были только такие.
Я хотела возразить. У меня даже было что – целый набор аргументов, они как-то сами собой образовались с того самого момента, когда я узнала, что он жив. Неопровержимые, неоспоримые, твердые, как член восемнадцатилетнего парня.
Но вдруг поняла, что мне все надоело.
Надоело злиться, надоело реветь по ночам. Я вдруг поняла, что больше не хочу.
Я вдруг осознала, что лучше направлю свои силы на то, чтобы у нас все получилось. Чтобы вышел сингл, чтобы вышел альбом, чтобы Дима отправился в тур вместе со мной. Чтобы я стала счастливой. Чтобы исхудать, в конце концов, до костей.
И прислушалась к себе.
И с удивлением обнаружила, что внутри ничего и не оказалось. Ни обиды, ни злобы, ни боли. Как так? Неужели это все было лишь придуманным? Лишь фантомной болью?
И неужели один лишь эпизод расправы с ненужным для Димы хламом в виде Брэдли открыл мне глаза на то, что происходит на самом деле?
Наверное, это к лучшему – когда боль и обида проходят так, как будто и не было их вовсе. И проще отказаться от всего, что было придумано, надумано и спланировано. Ведь я с того самого момента, когда узнала, что Дима жив, хотела отпинать его, загрызть до смерти, никогда не видеть, не разговаривать и во всеуслышание орать, что он ненастоящий. Я хотела мести, заедала злобу, копила ненависть. Но все это прошло как-то незаметно.
Сейчас я видела перед собой его, такого же потерянного, такого же беззащитного и родного. Дима смотрел на меня умоляющими глазами, а сердце разрывалось от нежности.
