— И всякий раз, как приедете, — сообщили нам, — будет только лучше и лучше. — Деревня ждала света долго — с государственного переворота больше двадцати лет назад, — однако за пару дней Эйми удалось убедить соответствующие власти подвести к этой скорлупе дома питание от генератора, и у нас появились розетки заряжать телефоны, а бригада работников установила перспексовые окна и годные двери из ДСП средней плотности, всем поставили кровати и даже печку. Дети были в восторге — как в походном лагере, а для Эйми те две ночи, что она планировала здесь провести, приняли обличье нравственного приключения. Я слышала, как она говорила журналисту «Роллинг Стоуна», насколько важно побыть «в реальном мире, среди людей», и наутро, после формальных мероприятий под фотосъемку — первая лопата, танцы школьниц, — сделали много снимков Эйми в этом са́мом реальном мире: она ела из общих чашек, без усилий присаживаясь на корточки рядом с другими женщинами, — применяя мышцы, которые накачала на велотренажере, — или хвасталась своим проворством, лазая по деревьям кешью с компанией мальчишек. После обеда она натянула оливковые грузчицкие штаны, и вместе мы обошли деревню с женщиной из ММР, в чьи задачи входило показывать нам «особо нуждающиеся области». Мы видели открытые уборные, где кишели анкилостомы, заброшенную недостроенную поликлинику, множество душных комнат с крышами из гофрированного железа, в которых дети спали по десять на одной кровати. Затем обошли общественные огороды — засвидетельствовать «ограничения натурального сельского хозяйства», — но когда вступили на поле, солнце как раз отбрасывало долгие завораживающие тени, и кустики картошки мощно лохматились и зеленели, а с деревьев свисали петли лоз, пышность всего этого создавала эффект необычайной красоты. Женщины, молодые и старые, смотрелись утопично в своих красочных одеяньях — они пропалывали ряды гороха или перца, смеялись шуткам друг дружки. Заметив, как мы приближаемся, выпрямились и стерли пот с лиц косынками, если те у них были, и руками, если не было.
— Добрый день вам. Как ваш день?
— О, я вижу, что тут происходит, — сказала Эйми одной древней старухе, которая осмелела до того, что обхватила Эйми рукой за тоненькую талию. — Вам, девчонки, выпадает тут поговорить друг с дружкой по-настоящему. Ни одного мужчины вокруг. Ага, так и представляю себе, что тут происходит.
Женщина из ММР смеялась чересчур. Я подумала, насколько слабо могу вообразить, что́ тут происходит. Даже те простейшие представления, что я с собой сюда привезла, казалось, были тут неприменимы, как бы я ни пыталась. Я, к примеру, не стояла в данный миг на поле со своими соплеменницами, с черными сестрами своими. Тут попросту и понятия такого не существовало. Были только женщины сере, волоф, мандинка, серахули, фула и джола, на последних, как мне когда-то сказали недовольно, я походила хотя бы и основной архитектурой лица: тот же длинный нос, те же скулы. Туда, где стояла я, доносился зов на молитву из квадратного бетонного минарета зеленой мечети, что возвышался над деревьями и над всем этим селеньем, где женщины, покрытые и открытые, были друг дружке сестрами, кузинами и подругами, были матерями и дочерями друг дружке, или покрывались поутру и открывались днем просто потому, что в гости приходили ровесники, мальчики и девочки, и кто-нибудь предлагал заплести им волосы. Рождество здесь праздновали с поразительным рвением, и все люди книги считались «братьями, сестрами», я же, представляя собой совершенную безбожницу, никому не была врагом, нет — просто меня полагалось жалеть и оберегать, так мне объяснила одна девочка, с кем я жила в одной комнате, как поступают с теленком, чья мать умерла ее родами.
Вот я смотрела, как девочки выстроились у колодца, наливают воду в громадные пластиковые лохани, затем вздымают эти лохани себе на головы и пускаются в долгий путь обратно к деревне. Нескольких я узнала по тому двору, где прожила последнюю неделю. Двоюродные сестры-двойняшки моей хозяйки Хавы и три ее родные сестры. Я им всем помахала, улыбнувшись. Они признали меня кивком.
— Да, нас всегда поражает, сколько всего женщины и девушки здесь делают, — сказала женщина из ММР тихонько, проследив за моим взглядом. — Работают по дому, понятно, да еще и трудятся в поле, и, как видите, в основном женщины управляют здесь как школой, так и рынком. Власть Девчонок как она есть.
Она склонилась потрогать стебель эфиопского баклажана, и Эйми воспользовалась этим случаем, чтобы повернуться ко мне, скосить глаза к переносице и высунуть язык. Женщина из ММР выпрямилась и поглядела на растущую очередь девушек.
— Многим, конечно, положено быть в школе, но, к сожалению, матерям они нужны здесь. Если подумать о молодых мальчиках, каких мы только что видели, — бездельничают в гамаках среди кешью…
— Образование — вот ответ развитию наших девушек и женщин, — вставил Ламин со слегка обиженным и усталым видом, как мне показалось, человека, вытерпевшего огромное множество нотаций от представителей ММР. — Образование, образование, образование.
Эйми ослепительно ему улыбнулась.
— Для этого мы сюда и приехали, — сказала она.
На всех дневных мероприятиях Эйми держала Ламина рядом, ошибочно принимая его склонность шептать за особую интимность между ними, и немного погодя сама начала шептать ему в ответ, заигрывая с ним, как школьница. Опасно, подумала я, перед неотступным журналистом, но не случилось ни единого мига, когда мы бы оказались с нею наедине и я смогла бы твердо ей об этом сказать. В итоге я наблюдала, как она изо всех сил сдерживает нетерпение всякий раз, когда у несчастного Каррапичано не оставалось другого выхода — только оттаскивать ее от Ламина к необходимым обыденным задачам: подписать бумаги, познакомиться с министрами, обсудить плату за учебу, устойчивость развития, школьную программу, учительскую зарплату. С полдюжины раз он вынуждал Эйми и всех нас остановиться на полдороге и выслушать еще одну речь очередного государственного чиновника — о партнерстве и взаимном уважении, а в особенности — том, в каком Эйми заверял в свое отсутствие Пожизненный Президент, что само по себе было всего лишь подобающим ответом, какой надлежало дать на то уважение, которое Эйми «явно выказывает нашему любимому Президенту», — а мы все меж тем стояли и мучились на солнцепеке. Всякая речь была почти в точности похожа на предыдущую, как будто где-то в городе существовал некий уртекст, из которого всем этим министрам велели цитировать. Пока мы приближались к школе, медленно, чтобы не перегнать фотографа, который суетился у нас перед носом, один из этих министров еще раз взял Каррапичано за руку, и когда тот попробовал — исподтишка и так, чтобы Эйми не заметила, — разубедить его, разубеждаться министр отказался, встал как вкопанный в воротах школы, перегородив собой проход, и начал свою речь, на что Эйми вдруг отвернулась.
— Послушай, Ферн, я не хочу быть тут сволочью, но я правда стараюсь присутствовать в моменте? И ты для меня сейчас это очень затрудняешь. Жарко, нам всем жарко, и я по правде стараюсь учитывать, что времени у нас на этот раз не очень много. Поэтому я думаю, что с речами пока можно прекратить. Мне кажется, все мы знаем свои позиции, нам тут рады, мы ощущаем взаимное уважение или что еще там. Вот сейчас я хочу здесь присутствовать. Сегодня больше никаких речей, ладно?
