10
Так начался Валин сумасшедший роман, о котором вскоре уже знал весь магазин. Тенгиз ежедневно встречал ее у дверей универсама и вел в бар или кафе, а в выходные и вовсе увозил куда-нибудь на всю ночь. Друзей у него было великое множество, и все веселые, хлебосольные, совершенно не считающие денег. Валя быстро привыкла к большим, шумным компаниям, где большинство людей было ей абсолютно незнакомо, но где тем не менее каждый чувствовал себя раскованно и непринужденно.
Гости ели и пили, благо столы щедрых хозяев всегда ломились от закуски и спиртного, танцевали до упаду, затем, сбросив одежду, в чем мать родила отправлялись в парилку. Нажарившись до седьмого пота, ныряли в прохладный бассейн, вволю плавали там, а дальше делали, что хотели: кто послабей, давал храпака, кто покрепче, разбредались парами по роскошным хозяйским апартаментам.
Тенгиз и Валя всегда оказывались в числе последних. Они буквально угорали от взаимного желания и могли заниматься любовью сутками напролет. Где угодно: в машине, в чужой спальне, в темном дворе дачного особняка и даже в туалетной комнате ресторана.
Немудрено, что утром, стоя над машинкой и нарезая колбасу, Валя пошатывалась от усталости и ставшего хроническим недосыпа. Она заметно осунулась, румянец на ее щеках поблек, под глазами залегли глубокие тени, и только сами глаза сияли, придавая лицу особую красоту и манкость, несмотря на усталый вид.
Иногда Валя ощущала, как к горлу подкатывает удушливая, обморочная дурнота — вот-вот, и провалишься куда-то в зыбкую темень, — но такое случалось совсем редко и проходило, лишь только она принимала сидячее положение и делала пару глотков горячего чаю.
Вера, глядя на подругу, насмешливо качала головой:
— Скоро совсем высохнешь от любви, одни кости останутся.
— Пусть, — беспечно махала рукой Валя, — зато буду, как модель.
— Ты выспись хоть раз по-человечески, модель! А не то бросит тебя твой принц, другой цветочек свеженький найдет.
— Не найдет. Тенгизик мне преданный до самой смерти.
Верка иронически поджимала губы, крутила пальцем у виска, но послушно замолкала.
Валя и сама не могла понять, почему так уверена в Тенгизе, — просто знала, что он без нее никуда, как и она без него. Знала, и точка. Она, не снимая, носила все его подарки: колечко с бриллиантом, купленное после их первой ночи, такие же сережки и тоненькую, витиеватую цепочку с алмазным крестиком.
Тенгиз на Валю не скупился, к надвигающейся зиме приодел, приобул: купил дорогие сапожки, куртку финскую, белую, с белым же пушистым мехом, яркий красный, мохеровый шарф. Валя теперь и вправду ходила королевой: косу перекинет на грудь и выступает себе на тоненьких «шпильках». Мужики, попадающиеся навстречу, шеи себе сворачивали, глядели вслед — а Вале и дела до них нет. У нее один свет в окошке, Тенгизик.
Тетка давно смирилась, перестала ворчать и пилить племянницу. Валя ей раз в две недели, с аванса и получки, деньжат стала подбрасывать, немного совсем, но Евгению Гавриловну это заметно обрадовало.
Вообще, свою зарплату Валя пунктуально делила на три равные части: одну часть регулярно высылала в Ульяновск, другую откладывала на собственные нужды, а третью припрятывала для того, чтобы в скором будущем снять комнату. Ей ужасно хотелось уехать от тетки уже сейчас, но, будучи человеком трезвым и практичным, Валя понимала, что гораздо надежнее сначала накопить сколько-нибудь значимую сумму и оплатить приличное жилье на длительный срок вперед, чем довольствоваться дешевой трущобой и целиком и полностью зависеть от ежемесячных выплат в универсаме. Мало ли, что может случиться? Вдруг, не дай Бог, ее уволят, или она заболеет — ведь все мы люди, в конце концов.
Существовал и еще один интересный вариант — насовсем переехать к Тенгизу. Тот был вовсе не против, чтобы Валя поселилась у него, однако она опасалась, что Муртазу Аббасовичу подобная затея не понравится и он выкинет ее вон с работы. Поэтому ничего не оставалось, как терпеливо откладывать заветную сотню баксов на дно сумки «Адидас» и мечтать о том, как не она к Тенгизу, а он будет приходить к ней в гости.
…Так, незаметно, пролетела осень. Наступил декабрь, невероятно свирепый и вьюжный, с короткими серыми днями и кромешной тьмой по ночам. Марина, не доработав неделю до зимы, уволилась, и Валя теперь управлялась за двоих, ловко орудуя машинкой и стремительно снуя между прилавком и весами. Зоя Васильевна не могла на нее нарадоваться и все время ставила в пример Верке, которая в холода стала вялой, как сонная муха. Она же убедила Людмилу Ивановну повысить Вале оклад на двадцать процентов, чем несказанно обидела Альбину, давно и тайно мечтающую получить прибавку к жалованью. Та при виде счастливой конкурентки теперь отворачивалась в сторону, не отвечая на ее приветствия и всем своим видом демонстрируя глубокое пренебрежение и неприязнь. Валю, конечно, задевала такая несправедливость, но она по привычке не унывала, благо что Верка, несмотря ни на какие замечания и сравнения не в ее пользу, продолжала относиться к ней по-дружески и с теплотой.
Совсем незадолго до Нового года Муртазу Аббасовичу вдруг взбрело в голову проявить заботу о персонале: он пригласил в магазин какого-то чудо-специалиста из центра народной медицины, мотивируя это тем, что, мол, тяжелый труд подрывает здоровье и жизненные силы продавщиц и кассирш. По врачам ходить сложно и дорого, а тут, прямо на рабочем месте, всех продиагностируют на предмет скрытых болячек, дадут полезные рекомендации по их искоренению и расскажут, как вести здоровый образ жизни.
Народ воспринял идею хозяина по-разному: кто-то очень приветствовал, как, например, та же Зоя Васильевна и Людмила Ивановна, кому-то было все равно, а кое-кто не скрывал откровенного скепсиса по отношению к народному целителю. Кое-кто — это, конечно, была Верка.
— Видали мы этих экстрасенсов, девочки, — слегка приглушив голос, вещала она в тесном кругу сослуживиц после окончания рабочего дня накануне осмотра, — у них одно на уме: как бы клиенток в койку затащить. У меня мать ходила к одному. Тот ее заставил раздеться догола, уложил на кушетку и ну щупать за все места: «Так больно? А так?» А матери и не больно вовсе, а щекотно. Она лежит и хихикает. Так он, этот целитель хренов, нащупался досыта и заявляет: «Опухоль у вас, аккурат в желудке. Очень может быть, что злокачественная. Рак, то есть. Обычным врачам она пока что не видна, а я ее поле чувствую».
Мать-то как подскочит с койки, трясущимися руками вещи на себя нацепила и за дверь. Только ее и видели. Побежала прямо в диспансер онкологический, прорвалась без очереди в кабинет к главврачу. Уж он ее и так смотрел, и этак, на рентген отправил, на ультразвук — ничего нет как нет.
Она, бедная, после еще года два дергалась, а потом успокоилась. До сих пор жива-здорова, желудок только что камни не переваривает. Вот так, а вы говорите, целитель. — Верка скорчила презрительную физиономию.
— Ну нельзя же всех мерить одной меркой, — возразила Альбина, — твоей матери попался шарлатан, а этот, может быть, свое дело знает.
