— Отвези меня домой.
— Отвезу. — В голосе Тенгиза послышалась плохо скрытая радость.
Валя поняла, что ему не терпится поскорее закончить печальную сцену и улизнуть. «Господи, да ему плевать на меня, плевать. А я-то, дура, люблю его без памяти!»
Разочарование было настолько горьким, что сам образ Тенгиза как-то сразу поблек в Валиных глазах, потускнел, потеряв свою привлекательность и яркость. Она вдруг увидела его со стороны чужими, не влюбленными глазами: беспомощный и жалкий трусишка, привыкший жить за чужой счет, катаясь, как сыр в масле, и больше всего на свете боящийся утратить свое благополучие. Красивая картинка, манекен, ни на что больше не годный, как носить модные, дорогие шмотки и радовать по ночам дурех вроде нее.
Всю дорогу до дому Валя просидела молча, изредка всхлипывая и не глядя на Тенгиза. Тот тоже молчал, не делая попыток заговорить.
Перед тем как покинуть машину, Валя достала из сумочки пудреницу, раскрыла ее, глянула на себя в зеркальце. Веки и нос распухли и покраснели, само же лицо было еще бледней, чем прежде. Она пару раз провела пуховкой по щекам, подмазала пересохшие губы помадой и распахнула дверцу.
— Береги себя, — глухо произнес Тенгиз, избегая смотреть Вале в глаза.
— Постараюсь. — Она резко отвернулась от него и зашагала к подъезду.
Надежда умирает последней, и Валя, несмотря на открывшуюся ей правду о любимом, все же ждала, что Тенгиз окликнет ее, остановит. Скажет, что не сможет без нее, что найдет способ заставить отца изменить свое мнение и позволить им встречаться. Ведь она, несмотря ни на что, продолжала любить его, потому что нельзя вот так, в один момент взять и разлюбить человека, который до этого был тебе дороже всего на свете.
Но Тенгиз ничего такого не сделал: не позвал Валю, не кинулся за ней следом. Она услышала, как за ее спиной хлопнула дверца машины, взревел мотор, а потом стало тихо.
Только тогда Валя оглянулась и с тоской и болью поглядела вдаль, туда, где скрылась обсыпанная снегом «десятка». И толкнула дверь подъезда.
14
Она молила Бога, чтобы тетки не оказалось дома: иногда та задерживалась на работе до восьми, а сейчас было лишь семь с минутами.
Однако Евгения Гавриловна уже вернулась. На вешалке висели ее шуба и шапка, а сама тетка по обыкновению хлопотала на кухне.
Валя потихоньку разделась и попыталась незаметно прошмыгнуть в комнату, однако не тут-то было: Евгения Гавриловна моментально услышала ее и высунула в прихожую сердитое лицо.
— Здравствуй, что ли.
— Здравствуйте, — устало проговорила Валя и, инстинктивно прикрывая живот, протиснулась мимо тетки.
— Что-то раненько ты сегодня пожаловала. — Евгения Гавриловна сложила руки на груди и прислонилась спиной к коридорной стене.
Кажется, она не слишком торопилась к своей стряпне, или, может быть, готовка наскучила ей и хотелось поболтать развлечения ради.
«Сказать, что меня уволили, или не говорить? — мелькнуло в голове у Вали, — Все равно придется сказать, иначе, как объяснить, что я больше не буду ходить на работу. Но тогда нужно и причину выложить, по которой меня выгнали».
Пока она раздумывала да колебалась, в комнате вовсю надрывался Петруша:
— Вор-ры, вор-ры! Кар-раул! Гр-рабят!
— Вот бешеная птица, — в сердцах проговорила Евгения Гавриловна и, неожиданно цепко ухватив Валю за руку, приказала тоном, не терпящим возражения: — Ну-ка, пойдем в кухню, потолкуем.
Валя молча подчинилась.
На плите кипела, исходя паром, огромная кастрюля. Стекла запотели, вкусно пахло борщом и домашними котлетами. Валя невольно сглотнула слюну — в обед она почти ничего не ела из-за сильной тошноты.
— Сядь, — велела Евгения Гавриловна. Подошла к плите, убавила огонь, помешала содержимое кастрюли половником и устроилась на табурете с противоположного торца стола. Выражение теткиного лица не предвещало ничего хорошего. — Ты что ж, Валентина, совсем за дуру меня держишь? Думаешь, раз старая, значит, и мозгов уж никаких нет. И глаза ничего не видят. Так, что ли? — Евгения Гавриловна пробуравила Валю пристальным взглядом.
Та смотрела на нее с тоскливым ожиданием. Сейчас начнется третья серия. Мало ей суки Лидии Александровны, мало Тенгиза, трусливо отрекшегося от нее, так еще и эта старая грымза теперь будет пить из нее кровь. Заметила, значит, догадалась. И то сказать, давно пора.
— Я-то гляжу, пухнет девка с каждым днем, — зло говорила Евгения Гавриловна. — Живот растет, а она молчит себе, будто святая. Когда рожать думаешь?
— В мае, — тихо ответила Валя.
— Очень хорошо! И куда отродье свое принесешь? Сюда?
— Нет. Домой поеду.
— Вот и поезжай! — Тетка решительно встала с табуретки. — Завтра же поезжай. Я и билет тебе возьму. Обманывать не вздумай — с дитем на порог не пущу. Мало того, что я как за родной за ней полгода хожу, есть-пить хлопочу, так она мне за это подарок взялась преподнести. Глаза б мои тебя, бесстыжую, не видели!
— Завтра не уеду, — твердо проговорила Валя.
Она уже успела все обдумать и пришла к выводу, что появиться в Ульяновске ей можно не раньше конца апреля. До этого времени Валя побудет в Москве и даже попытается найти какую-нибудь разовую работенку, чтобы подкопить еще деньжат. Главное, упросить тетку разрешить ей остаться еще на чуть-чуть, убедить, что она не собирается рожать в столице.
— Не завтра, — повторила Валя и тоже поднялась из-за стола.
— Ты что, спорить со мной? — Длинное, бесстрастное лицо Евгении Гавриловны пошло неровными красными пятнами. — Дрянь неблагодарная! Шлюха! Да я тебя с милицией… — Она обеими руками схватилась за горло, будто кто-то невидимый вдруг начал ее душить, повторяя, как заведенная: — Дрянь, дрянь!
Валя с ужасом глядела на изрыгающую ругательства тетку. Кажется, сегодня она уже это слышала. Слышала, что она «неблагодарная тварь», «хищница» и прочее. Господи, неужели все это лишь за то, что она попросила немного задержаться?
Валя почувствовала, что тоже задыхается. В висках бешено запульсировала кровь, ребенок в животе яростно толкнулся, затем еще и еще.
— Ладно! Хорошо! — Она рванулась из кухни, пулей влетела в комнату и принялась запихивать в сумку вещи.
Руки ее тряслись, затылок разламывался от дикой боли.
— И пожалуйста! И обойдусь! На вокзале буду ночевать! — Валя с треском задернула «молнию», схватила сумку за ручки, выскочила в прихожую и едва не сшибла тетку.
Та стояла посреди коридора, стараясь загородить от нее входную дверь. Валя, не обращая на Евгению Гавриловну никакого внимания, сорвала с вешалки куртку.
— Валентина! — Теткин голос осип и дрожал. — Остановись! Стой, говорю!
