…Время остановилось. Пространство вокруг сузилось и стало одномерным. Этим пространством теперь был белый потолок над Валиной головой. Больше она ничего не видела.
Иногда и потолок исчезал. Тогда она погружалась в спасительную темноту, в которой не было боли. Но лишь на несколько секунд. Потом все возвращалось: муки ада, невозможность пошевелиться и вздохнуть, ослепительная, страшная белизна перед глазами.
Вернулся бородатый доктор. Долго хлопотал возле Вали, перчатки его были по локоть залиты кровью. Он уже не подмигивал, в глазах его отчетливо читалась тревога:
— Что же ты, Валюша! Давай, детка, старайся. Ребеночку плохо, надо ему помочь.
«Я стараюсь», — хотела сказать Валя и не могла. Губы перестали слушаться, у нее не получалось ни говорить, ни кричать, лишь сипеть что-то невнятное.
Затем она ясно поняла, что умирает. Ей стало легко и спокойно — сейчас, вот сейчас, все кончится. Боль уйдет навсегда, и не будет ничего, кроме вечной темноты и покоя.
Она увидела Нину. Та стояла перед ней и улыбалась.
— Мам, — крикнула Валя, — я умираю!
— Нет, — сказала Нина и сделала шаг навстречу ей, — нет. Все хорошо. Вот, гляди. — Она протянула руку, в ней был влажный носовой платок.
Валя почувствовала, что хочет пить. Страстно, невыносимо. Хотя бы просто смочить шершавые, ссохшиеся губы.
— Пи-ить, — протяжно простонала она, — воды.
— Да, да. Сейчас. — Мать поднесла платок к ее лицу, смочила ей лоб, виски, потом приложила к губам. — Хорошо?
— Хорошо, — прошептала Валя.
Ей действительно стало хорошо. Боль исчезла, ничто больше не разрывало ее внутренности, не выворачивало наизнанку. Хотелось спать. Долго, очень долго. Целую вечность…
…Она дернулась и открыла глаза. Перед ней все так же сиял потолок. Было неправдоподобно тихо. Что-то неправильное, ненормальное было в этой тишине, в сочетании с исчезновением боли. Валя прислушалась, но ничего не услышала.
«Я родила, — мелькнуло у нее в голове, — раз боли нет, значит, я родила. Тогда… должен орать младенец. А крика нет».
Она собрала последние силы и пролепетала с трудом, задыхаясь:
— Где… ребенок?
Ответа не последовало. Было полное ощущение, что в комнате никого нет, все куда-то делись.
«Может, его уже унесли?» — с надеждой подумала Валя.
Она попыталась шевельнуть головой, чтобы изменить угол зрения, но у нее ничего не вышло. И тут наконец, как из ватного тумана, до нее донеслись голоса. Говорящих было двое, мужчина и женщина.
— Ну, что? — спросил мужской голос, в котором ясно слышалось напряженное ожидание.
— Нет. Не выходит.
— Массаж надо. Дай, я попробую.
Воцарилась долгая пауза, во время которой отчетливо раздался женский вздох.
— Нет, — произнес мужчина через минуту, — вы были правы. Она спит?
— Кажется, не спит. Только что бормотала что-то.
— Нужно к ней подойти.
— Я подойду, Яков Львович. Там-то, в третьем, как?
— Там еще хуже. Завотделением возится, сделать ничего не может. Мне надо бы… сходить туда. — Мужчина говорил нерешительно и как бы виновато.
— Ступайте, — мягко проговорил женский голос, — я сама. Ей, поди, даже лучше, что так вышло.
Послышались тихие шаги. Скрипнула дверь.
Вале наконец удалось повернуть голову, и она увидела приближающуюся к ней толстую акушерку. В руках та держала шприц, наполненный коричневатой жидкостью.
Женщина подошла и принялась развязывать Валины руки, приговаривая тихо и ласково:
— Вот так. Вот так. Сейчас сделаем укольчик, и ты будешь спать.
Валя с отвращением сглотнула вязкую, горькую слюну:
— Где… мой… ребенок?
— Лежи, лежи тихо. А то кровотечение начнется. — Акушерка осторожно засучила рукав Валиной рубашки. — Бог, он-то, дочка, знает, как лучше. Если Господь решил, значит, это правильно. Ты пальцы-то не сжимай, а то больно будет колоть.
— Где… ребенок…
За стеной опять закричали лютым, звериным криком.
Акушерка ловко вонзила тонкую иголку в вену.
— Вон, видишь, как другие-то маются. Ты еще неплохо отделалась. — Она потерла ваткой место укола и произнесла ровным, тихим голосом: — Помер ребеночек. Слабенький слишком, кислороду ему не хватило. Тебе и легче — ты б с ним умучилась. Девочка это была.
— Девочка, — едва слышно повторила Валя, и тут же веки ее начали слипаться.
Тетка со шприцом куда-то провалилась, а с ней вместе и белые стены палаты, крахмальные больничные шторы на окнах, длинные, потрескивающие лампы дневного света, шумы и шорохи. Наступила долгая, беспробудная темнота.
15
Первые сутки после родов она почти целиком проспала. Открывала глаза лишь на минуту — увидеть рядом с собой острую иглу шприца, ощутить колючий, как укус осы, укол, и вновь погрузиться в беспамятство.
Очнулась Валя лишь к исходу второго дня. Вернее, сначала очнулся ее слух. Не разлепляя век, она начала слышать и различать обычные, бытовые звуки: поскрипывание половиц, шум передвигаемых по полу стульев, капанье воды из крана. На этом фоне несколько молодых, женских голосов вели неторопливую беседу.
— Ой, девочки, ей-богу, думала, помру. Ребенок четыре кило, его из меня буквально выдавливали. Чуть ребра не поломали.
— Четыре — это что! Вон, в соседней палате женщина родила четыре семьсот. И ни разрывов тебе, ни прочих осложнений.
— Везет же некоторым, — вступил в разговор совсем юный, звонкий голосок, — а я так больше ни за какие коврижки не стану рожать. Меня акушерки всю обматерили, будто я виновата, что малыш ножками шел.
Валя слушала и с трудом вспоминала: где она? Кто такие эти неизвестные ей девчонки. Она попыталась приоткрыть глаза.
Уютно светила люстра. Прямо перед Валей на кровати сидела хорошенькая, белокурая девушка, примерно одного с ней возраста. Девушка грызла большое зеленое яблоко и болтала спущенными с кровати ногами в огромных, не по размеру, шлепанцах. Заметив, что Валя смотрит на нее, белокурая приветливо улыбнулась:
— Доброе утро. Хотя вообще-то уже вечер. Но ты столько спала!
— А сколько я спала? — недоуменно спросила Валя, с трудом ворочая распухшим, непослушным языком.
— Да с того момента, как тебя привезли вчера утром. — Белокурая доела яблоко и аккуратно положила огрызок в пакет.
Валя пошевелилась и оглядела палату целиком. Помимо белокурой любительницы яблок в ней находились еще три девушки, все трое молодые, не намного старше Вали. Справа от нее полулежала в кровати с потрепанной книжкой смуглая брюнетка со множеством родинок на тонком, нервном лице, возле окна вязала на спицах симпатичная толстушка, чем-то похожая на Верку. Валя пригляделась и различила в ее руках детский чепчик.
