— Дай. Я сам. — Вадим, не дождавшись, пока Валя скинет пеньюар, быстро и ловко сорвал его с нее. Затем подхватил Валю на руки и отнес на диван.
В этот раз она не потеряла голову от страсти. Ее разум оставался трезвым, он контролировал эмоции, не позволяя зайти слишком далеко. Валя наслаждалась каждой секундой близости, словно бы пила по глоточку восхитительный, пьянящий напиток, но так медленно, что действие его рассеивалось во времени, не становясь чересчур сильным.
Сам Вадим тоже вел себя иначе, чем Тенгиз. Валя отчетливо видела, что он обуреваем желанием, но его страсть была более разумна, более подчинена тому же контролю рассудка, что и у нее самой. К тому же Вадим не терял присущей ему иронии за исключением нескольких, самых горячих и сладких мгновений, когда оба позабыли обо всем на свете, испытывая одинаковое наслаждение.
Раньше Вале казалось, что физическая любовь должна быть безумной, всепоглощающей, как пожар. Но теперь она убеждалась, что бывает и другая страсть. Та, которая владеет ею сейчас в крепких, надежных объятиях Вадима. Когда нет горячечного бреда, жаркого, бессознательного лепета, полета в никуда, в космическую пропасть — но есть ровное, согревающее тело и душу тепло, безграничное доверие друг к другу, дружеская, щемящая нежность…
…В кабинет закрались поздние летние сумерки. Предметы стали трудно различимы и угадывались лишь по сероватым контурам.
— Валя, — тихо позвал Вадим, наклоняясь к ее лицу.
— Что? — она ласково улыбнулась ему.
— Послушай. Я хочу, чтобы ты знала. Ты замечательная девушка, какую редко встретишь. И… я никогда не обижу тебя. Никогда, понимаешь? Веришь мне?
— Конечно, — Валя погладила его руку, — конечно, милый. Но мне… мне ничего не нужно от тебя. Только ты сам, только быть с тобой вместе.
— Знаю, — серьезно и даже строго проговорил Вадим. — Иначе я не позвал бы тебя сюда. Ты должна понять: после Лики я… никогда уже не буду тем, кем был прежде. Это не зависит от меня.
— Понимаю. Я и не думаю соперничать с Ликой.
— Глупышка! — Он нежно прижал ее к себе. — Дело тут не в соперничестве. Ее нет, а ты живая. Ты мне нравишься, возбуждаешь во мне желание. Просто… все дело в том, что… необходимо время. Много времени. Пока раны зарастут. У тебя ведь тоже есть рана, и она тоже болит. Я прав?
— Прав.
— Ну вот. Будем лечить друг друга, иначе нам обоим крышка. — Вадим улыбнулся и провел ладонью по Валиным волосам.
— Интересно, как там Антошка? — проговорила она,
— Спит, наверное. Что ему сделается?
— А вдруг не спит? Вдруг плачет?
Он усмехнулся:
— Ты говоришь, как настоящая мать.
— Я не мать, и ты отлично это знаешь, — Валя привстала на диване, — но я… привязалась к нему. Его чувства стали моими чувствами. Если ему больно, я тоже испытываю боль. Если он чего-то боится, я умираю от страха. Может быть, какие-то флюиды передаются с молоком.
Она не замечала, что говорит каким-то иным, не свойственным ей языком — раньше, еще полгода назад, словечки вроде «флюидов» ей бы и в голову не пришли. Очевидно, сказывалась тесное общение с Кирой — та блестяще владела речью, изъяснялась ярко, образно и в то же время доступно, без вычурности и длиннот.
Вадим задумчиво кивнул:
— Так оно и есть. По сути, ты являешься для Антошки самым близким человеком. Я… очень благодарен тебе за него. Серьезно.
Валя, смеясь, обняла Вадима за плечи.
— Не стоит благодарить. Неизвестно, кто кому больше нужен — я ему или он мне. И… все-таки я сбегаю, гляну, как он там. Не обижайся, ладно?
— Ладно. — Вадим усмехнулся и полез в тумбочку за сигаретами.
20
К концу лета Антошка стал ползать. Сначала у него получалось двигаться лишь назад, раком. Стоя на ковре на четвереньках, он подолгу смешно раскачивался всем корпусом взад-вперед, а затем начинал медленно пятиться, при этом страшно злясь, что вместо того чтобы приблизиться к заветной игрушке, только отдаляется от нее.
Скоро, однако, он научился ползти и вперед и ползал теперь по всей детской со страшной скоростью, так, что Вале иной раз с трудом удавалось его догнать.
— Ах ты негодник, — укоряла она малыша, делая притворно строгую мину, — ах, озорник. Ну-ка стой! Стой, тебе говорят!
Антошка замирал на мгновение на четвереньках, а затем пускался наутек, заливаясь звонким, как колокольчик, смехом.
Иногда Валя так увлекалась игрой с малышом, что сама опускалась на колени и с упоением ползала по ковру с ним наперегонки. Во время очередной из таких забав в детскую заглянула Кира. При виде Вали, стоящей на карачках, лицо ее сначала вытянулось от недоумения, а затем расплылось в улыбке.
— Какой пассаж! — весело проговорила она, прикрывая дверь у себя за спиной.
Смущенная Валя хотела было вскочить, но Кира поспешно замахала руками:
— Нет, нет, погоди. Стой, как стоишь. — Она быстро вытащила из сумочки новенькую «мыльницу», навела на Валю и малыша объектив и несколько раз щелкнула. — Вот, купила, — пояснила Кира, когда Валя наконец поднялась на ноги, с любопытством глядя на фотоаппарат. — Никогда раньше не была любительницей фотографировать. А теперь попробую, благо есть кого снимать.
— Ты меня имеешь в виду? — засмеялась Валя.
— И тебя, и малыша — его в первую очередь. У Вадика-то руки не доходят фотографировать сына, он вообще занят совсем другими делами. — Кира кинула на Валю лукавый и многозначительный взгляд.
Валя молчала, понимая, о чем она говорит. Вот уже полтора месяца они с Вадимом были практически неразлучны. Каждый вечер она спускалась вниз, к нему в кабинет, иногда оставаясь там до утра. Насытившись друг другом, они подолгу болтали о всякой всячине. Оказалось, что существует великое множество тем, которые можно обсуждать ночи напролет, и это невероятно интересно и приятно — не менее приятно, чем удовлетворять телесный голод.
Удивительно, но у них, выросших в диаметрально противоположных условиях, в разных городах и совершенно непохожих друг на друга семьях, нашлась целая куча общих пристрастий и привычек — например, оба любили миндальные орехи и лошадей, и терпеть не могли слишком сладкий чай, кокосовую стружку и не задернутые в темное время суток шторы.
С той минуты, как Валя впервые отдалась Вадиму, она не пожалела об этом ни разу. Он действительно, как и обещал, относился к ней с нежностью и деликатностью, заботился, опекал, дарил подарки. Не такие дорогие и роскошные, как Тенгиз, хотя был раз в десять богаче — это были милые, забавные сувенирчики, каждый из которых имел какой-то скрытый смысл, отражал тот или иной момент в их отношениях. Валя и сама увлеклась этой игрой в подарки, покупала Вадиму гипсовые скульптурки, мягкие игрушки, открытки. Он относился к ее презентам со всей серьезностью, ничуть не гнушаясь их «детскостью» и наивностью.
