Валя, неожиданно для себя, тяжело переносила разлуку, впала в апатию, стала плохо спать, раздражаться по пустякам. Ей казалось, что весь огромный дом с отсутствием Вадима сиротливо опустел, сделался тихим и безжизненным, как заколдованное царство.
Каждое утро она начинала с того, что вычеркивала в календаре очередное число, сокращая таким образом время, оставшееся до предполагаемого возвращения Вадима. Ее тоску немного рассеивал лишь Антошка — он уже делал первые шаги по комнате, обеими руками держась за стены. Глядя на сияющее личико малыша, слыша его веселый лепет, Валя слегка отвлекалась, оживала, начинала улыбаться ему в ответ.
Дни стояли серые и пасмурные, шел бесконечный, мелкий и унылый дождик — благодатная теплынь бабьего лета кончилась как-то разом и бесповоротно. В доме было промозгло и сыро, и Кира распорядилась включить батареи, чтобы не промерзнуть самим и не застудить малыша.
С самого утра в комнате царили густые сумерки, горели лампы. Кира по обыкновению вязала, а Валя, зябко кутаясь в плед, сидела в кресле и смотрела в одну точку. Все ее существо находилось в какой-то вялой полудреме, она с трудом заставляла себя встать, куда-то идти, заниматься привычными делами.
Перед выходными дождь зарядил с новой силой. Он гулко барабанил по крыше всю ночь напролет, не давая Вале сомкнуть глаз. Когда в восемь утра она поднялась кормить Антошку, ее шатало от слабости. Немного саднило горло, ныла спина.
Пришедшая вскоре Кира заставила Валю измерить температуру. Оказалось тридцать семь с мелочью.
— Не дай Бог, грипп, — перепугалась Кира. — Еще заразишь ребенка.
Она уложила Валю в постель, напоила горячим чаем с малиновым вареньем, растерла ей грудь и спину какой-то пахучей мазью и велела лежать в течение всего дня.
Валя валялась на диване, закрыв глаза, и пыталась уснуть, но у нее не выходило. Она неотступно думала о Вадиме. Все-таки, конечно, она любит его. Любит, иначе не страдала бы так, не считала бы дни до его приезда, не хандрила, ощущая себя полной развалиной.
Любовь бывает разная: светлая и легкая, как летнее утро, и мучительная, с терзаниями ревности, порой переходящая в ненависть. Есть любовь-страсть и любовь-дружба, любовь с первого взгляда и пришедшая в результате многолетних отношений — всякая…
Так, или приблизительно так, рассуждала Валя, нежась под теплым, стеганым одеялом и слушая монотонный и заунывный шум дождя за стеклами.
— Закрою-ка я шторы, — сама себе сказала Кира и, отложив вязание, подошла к окну.
До Вали донесся легкий шорох передвигаемой портьеры, но она так и не открыла глаза, продолжая лежать, погруженная в собственные мысли.
— Смотри-ка, — в голосе Киры зазвучало удивление, — кажется, к нам гости.
— Какие еще гости? — лениво поинтересовалась Валя.
— Понятия не имею. Какая-то машина. Ума не приложу, кто бы это мог быть — все друзья Вадика знают, что он в отъезде.
Валя с трудом оторвала голову от подушки, нашарила возле дивана тапочки и, волоча ноги по ковру, приблизилась к окну. В сплошной серой пелене дождя за стеклом с трудом угадывался силуэт дворника, открывающего ворота. С улицы во двор въезжал автомобиль. Валя вгляделась в него повнимательней, и ей показалось, что она спит, или у нее начались галлюцинации. Она узнала «десятку» Тенгиза. Тот же цвет, те же затемненные стекла, антенна на капоте.
Валю моментально охватила нервная дрожь, пробирая до самых костей. «Глупости, — попыталась она успокоить саму себя, — мало ли похожих машин? Почему это обязательно должен быть Тенгиз? Наверняка кто-то из знакомых Вадима, кого он не проинформировал о своем отсутствии». Тем не менее руки ее против воли потянулись за теплой, пуховой шалью.
— Пойду гляну, кто это, — произнесла Валя нарочито равнодушным тоном.
— Ты? — Кира окинула ее скептическим взглядом. — Куда тебе, и так простуженная. А впрочем, — она махнула рукой, — впрочем, иди. А то у меня голова разболелась, прямо мочи нет. От дождя, наверное. Смотри только, не стой на сквозняке.
— Ладно. — Валя уже была у порога.
Выйдя из детской, она быстро спустилась по ступенькам и поспешила к парадной двери. Нюта уже открывала на звонок. Потянуло холодом, шум дождя на мгновение усилился, стал близким и почти осязаемым. В вестибюль вошел Тенгиз. В его черных волосах блестели одинокие, серебристые капли, лицо было сосредоточенным и в то же время решительным. Он заметил Валю и кивнул.
— Здравствуй.
— Здравствуй, — проговорила она, стараясь сохранять спокойствие.
— Так это к тебе, — догадалась Нюта, запирая дверь на засов, — а я-то думаю, что за визитеры! Вы идите в холл, а то здесь дует.
— Пошли, — коротко приказала Валя.
Тенгиз молча последовал за ней. Она привела его в просторный, полукруглый холл, кивком указала на диван.
— Садись.
Он сел, вытянув перед собой длинные ноги в черных, кожаных брюках. Валя смотрела на него и отчетливо понимала, что ничего не чувствует. Ни желания, ни нежности, ни боли. Ничего. Как будто они были совершенно чужими друг другу, незнакомыми людьми.
— Зачем ты пришел?
— За тобой.
Валя усмехнулась.
— Не поздновато ли?
— Лучше поздно, чем никогда. — Тенгиз с вызовом поднял на нее черные глаза.
— Не говори глупостей. — Валя отошла от дивана чуть в сторону. — Где ты был раньше? Все это время — когда я мучилась родами в больнице одна-одинешенька, когда валялась в палате, обколотая наркотиками после смерти нашей девочки? У нас была девочка — ты, небось, и не знаешь об этом?
— Знаю, — глухо проговорил Тенгиз.
— Теперь это не имеет значения.
— Имеет. — Тенгиз встал и приблизился к Вале. — Я пришел за тобой, Валя-Валентина. Потому что… потому что, я не могу без тебя.
— Вот как? — она насмешливо заглянула ему в лицо. — И даже твой папа не помеха? Ну да, конечно, я была опасна для него, лишь когда носила в себе твоего ребенка. А теперь можно не бояться — шансов женить тебя на себе у меня нет, стало быть, для постели я сгожусь.
Подбородок Тенгиза дернулся, его скулы напряглись.
— Замолчи!
— Почему я должна молчать? Разве я у тебя в доме? Ты мне рот не затыкай!
— Замолчи!! — повторил Тенгиз уже с угрозой.
Раньше он никогда так не разговаривал. Валя привыкла видеть его мягким и добродушным, и ее удивил этот резкий, повелительный тон. «Пусть злится, — мстительно подумала она. — Раз злится, значит ему больно. Так же, как когда-то было мне».
— Послушай, Валя-Валентина, — Тенгиз взял ее за руку, — я виноват перед тобой и не отказываюсь от своей вины. Но не надо так. Слышишь, не надо!
— Да что «не надо»? — вспылила Валя. — Ты даже не понимаешь, чего требуешь от меня! Как я могу взять вот так и уйти? У меня теперь совсем другая жизнь, новая работа. Что же мне, по-твоему, бросить грудного ребенка, лишить его молока?
