Джеймс со вздохом стиснул зубы. Немного помолчав, заявил:
– Поверьте, сэр, я люблю Давину, поэтому никогда не сделал бы ничего такого, что могло бы бросить тень на ее честь и добродетель.
Лэрд Армстронг недоверчиво хмыкнул, потом спросил:
– Шесть человек приблизились к вам, а ты ничего не услышал? Я думал, Маккена лучше тренирует своих воинов.
«Да так и есть. Я подвел отца – посрамил честь своего клана», – подумал Джеймс и, опустив голову, пробормотал:
– Они были пешими. И подобрались неслышно.
Глаза вождя вспыхнули гневом, и он проговорил:
– Много лет мы не знали хлопот от разбойников в наших краях, а теперь… Что же случилось теперь?
– Разбойники не смели к нам соваться, пока был жив король Брюс, – вторил вождю начальник караула.
«Идите вы к черту со своей политикой!» – хотелось крикнуть Джеймсу. Для себя же он решил, что во что бы то ни стало найдет негодяев и накажет их за то, что они сделали с Давиной.
– Должно быть, на них напали англичане, – предположил второй спутник лэрда.
– Нет, то были шотландцы. Я могу судить по их мечам. Они дрались клейморами. – От волнения у Джеймса сдавило горло. – Я убил двоих и еще двоих ранил. А потом… – Он в растерянности пожал плечами.
– Мы не нашли тел, – сообщил начальник караула.
Джеймс снова вздохнул: спорить было бесполезно.
– Должно быть, они забрали погибших и раненых с собой, – сказал он, немного подумав.
– Двое забрали четверых? – недоверчиво переспросил Армстронг.
Джеймс пожал плечами. Никаких разумных объяснений случившемуся он дать не мог.
– А что Давина вам рассказала?
Армстронг еще больше помрачнел.
– Она не может об этом говорить. Начинает рыдать – и ее не остановить…
Джеймс выругался и проворчал:
– Последнее, что я помню, – это страшная боль в голове.
Начальник караула утвердительно кивнул.
– Да, верно. У вас на затылке здоровенная шишка. Должно быть, вас ударили сзади.
Джеймс дотронулся до шишки за правым ухом и чуть не ослеп от боли. Опустив голову, он боролся с подступившей тошнотой. А Армстронг и его приближенные тем временем о чем-то переговаривались, нарочно понижая голос, чтобы он, Джеймс, их не услышал. Было ясно: его рассказ не казался им убедительным. Его подозревали? Но в чем? Впрочем, неважно. Он не являлся членом их клана, а чужих нигде не любят, пусть даже он был сыном лэрда Маккены, одного из самых сильных и уважаемых вождей.
«Но что же с Давиной?» – снова и снова спрашивал себя Джеймс. Он должен был ее увидеть, но едва ли смог бы встать с постели без посторонней помощи. Признаваться же в своей слабости ему не позволяла гордость.
А стоявшие перед ним трое мужчин продолжали тихо переговариваться, то и дело поглядывая в его сторону. Джеймс не мог не чувствовать нарастающей напряженности, но в какой-то момент он вдруг понял: ему нет дела до того, как к нему здесь относятся! И в тот же миг веки стали наливаться тяжестью, и все труднее было держать глаза открытыми – он чувствовал, что проваливается в небытие. Словно сквозь сон он еще слышал обращенные к нему слова, но уже не понимал, что ему говорили, и ответить не мог.
Боль накатывала волнами, но ни на мгновение не отступала полностью. Однако же страшнее боли были кошмарные картины, вспыхивавшие перед глазами с неумолимым постоянством; он видел Давину, и она кричала, звала на помощь, отбиваясь от насильников, но он не мог ей помочь.
А еще через некоторое время Джеймс провалился в темноту.
Глава 3
Когда Джеймс очнулся, вокруг по-прежнему было темно, хоть глаза выколи. Лишенный ориентиров в чернильной мгле, окутавшей сознание, он усилием воли попытался вызвать к жизни хоть какое-то воспоминание. И вновь вспомнилась битва на вершине холма. И вновь он испытал гнев, а вместе с гневом и жгучий стыд.
Давина! Он должен увидеть ее. Должен во что бы то ни стало!
Глухо застонав, Джеймс оторвал голову от подушки и, испытывая ужасную боль, все же сел в постели.
Подождав, когда восстановятся силы, Джеймс предпринял следующий шаг – потянулся за туникой, лежавшей на приступке к кровати. Только с четвертой попытки ему удалось продеть голову в прорезь, и еще столько же времени ушло на то, чтобы просунуть левую – здоровую – руку в рукав.
А потом вновь пришлось отдыхать, восстанавливать силы. Когда же Джеймс попытался встать, его качнуло, и он, чувствуя, что падает, выставил перед собой левую руку. К счастью, он упал не на пол, а на кровать лицом вниз. И довольно долго так лежал, закрыв глаза. Однако от своих планов отказываться не собирался.
Чувствуя, что снова проваливается во тьму, Джеймс ударил кулаком по изголовью – гнев делал его сильнее. В конце концов он заставил себя подняться и кое-как натянул на перебинтованные ноги штаны. Обувшись, пошарил руками в темноте. Нашел кинжал и сунул его за голенище сапога.
Пошатываясь, Джеймс пошел по темному пустынному коридору. Судя по всему, была глубокая ночь. И вероятно, все в замке спали.
В первую же неделю своего пребывания у Армстронгов Джеймс узнал, где находилась спальня Давины. Поскольку отдельных спален в замке было совсем немного, отыскать комнату Давины труда не составило – даже в его прискорбном состоянии. Джеймса неприятно удивило то, что у ее дверей не было охраны, но, с другой стороны, если бы ее спальня охранялась, его могли бы к ней и не пустить.
Джеймс повернул ручку и толкнул дверь, насколько позволили силы. Дверь со скрипом отворилась. Спальня тонула во мраке – лишь одна свеча горела на столе. Джеймс переступил порог и, хромая, побрел к кровати, находившейся у дальней стены. Возле кровати сидела пожилая горничная. Услышав шаги, она обернулась и, увидев молодого человека, вскочила со стула. Через несколько секунд пробормотала:
– О, пресвятые угодники… Вы меня насмерть перепугали, сэр. В такое время я никого не ждала.
– Прошу прощения. Я пришел повидать Давину, – проговорил Джеймс.
– Она спит, бедная овечка.
– Не бойтесь, я не стану ее будить. – Не дожидаясь приглашения, Джеймс осторожно приблизился к спящей Давине. Но при скупом освещении он смог разглядеть лишь очертания ее тела, проступавшие под одеялом. – Принесите свечу, – сказал он горничной.
Женщина замерла в нерешительности. Молодой рыцарь грозно нахмурился, и горничная молча исполнила его приказание.
Когда Джеймс увидел свою любимую, то едва не пожалел о том, что заставил горничную принести свечу. Сердце его болезненно сжалось, а душа переполнилась гневом. Что они с ней сделали?!
Давина лежала на спине, вытянув вялые – словно неживые – руки вдоль тела. Одеяло укрывало ее до пояса. Лицо же, пепельно-серое, было покрыто синяками и ссадинами и безобразно распухло с одной стороны. А на шее виднелся лиловый кровоподтек с воспаленными красными кромками – очевидно, ее пытались задушить.
