— Лисичка, Ягинка, — прошептал он, обнимая обмякшее тело, убирая белой ладонью волосы с перепачканного кровью и углем лица. На Илария уставились пронзительно-синие глаза девушки. В глазах отражалось высокое равнодушное небо и — на мгновение — многоцветный взор Безносой Землицыной сестры.
Это была не она. Не Агнешка. Но Иларий отчего-то почувствовал, как защипало в глазах, прижал к себе еще теплое тело молоденькой лекарки, уткнулся лбом в ее волосы и замер так, не глядя на мужиков, что, осмелев, выглядывали из пролеска, вооружившись толстыми ветками и камнями. Их топоры и обожженные колья, которыми обычно деревенские обозы оборонялись в пути, остались у костра. И мужики медленно приближались, надеясь успеть обойти сумасшедшего мага и дотянуться до своего оружия. Авось сталь, которую так боятся маги, сможет защитить от истиннорожденного и его расправы.
Иларий поднялся на ноги, все еще держа на руках худенькое, легкое тело лекарки.
— Что она вам сделала?! — крикнул он, поцеловав мертвую в окровавленный висок. — Она лечила ваших баб, ваших детей и коров, ваши больные зубы. Она была совсем девчонка, а вы ее мучили и убили, чтобы получить пару медяков от Чернского кровопийцы!
— Так это, говорят, Чернец золотом платит, — буркнул кто-то из мужиков.
И Иларий брезгливо замолчал, взял за повод Вражко и пошел прочь.
— Э… господин, так… померла девка-то… Может, нам ее отдашь, — проблеял кто-то за его спиной. — А… золотишко-то можем… Э-э… поделить.
Иларий, не оборачиваясь, сложил пальцы в силовое и огрел говорившего. Легко, вполсилы, но тот захлебнулся и закашлялся, давясь собственными словами. Иларий шел прочь. Вражко следовал за ним.
Вернулся в Бялое уже к вечеру. Похороны незнакомой травницы заняли много времени. Деревенские попрятались от сумасшедшего мануса, и он долго не мог найти заступа, чтобы выкопать яму. Когда последняя горсть земли упала на холмик, Иларий прямо заступом вырубил куст крестоцвета и перенес на могилу. Агнешка всегда любила крестоцвет больше других цветов.
Иларий одернул себя. Не свою лисичку похоронил он сегодня в поле под кустом крестоцвета. Агнешка исчезла, и он без толку искал ее, то и дело находя и теряя след лесной травницы. И каждый раз корил себя за то, что оставил ее тогда. Затуманила голову вернувшаяся колдовская сила, ослепило нечаянное прозрение. И он бросился спасать дальнегатчинца. А потом закрутилось, завертелось, да так вывернулось, что едва не удавило княжьего мануса Илария. Через него умер проклятый Юрек, лгун Казимеж, через него приломала топь Катаржину. И сейчас на волосе все висит. Да только отчего-то не о том сердце болело у мануса. Как пришла на ум, так уж и поселилась под сердцем тоска по травнице. Оставлял ее, казалось, успеет вернуться, дождется его лесная ведунья.
Она не дождалась. А может, раньше Илария напали на ее след ищейки князя Владислава. И кто-то другой пытал и мучил его лисичку, пока не глянула ей в лицо Цветноглазая.
Иларий вытер со лба пот, измазав над бровями землей. Вскочил в седло и нещадно гнал Вражко до самых ворот Былого мяста.
Тадек, нет, Якуб теперь, только Якуб, князь Бяломястовский и никак иначе, уже караулил его. Знать извелся. Иларий покорно выслушал брань и попреки. Только кивал. Казалось ему, что слышит он все словно сквозь толщу ледяной воды и холод ее пробрался уже до самого нутра, скрутил хребет, заставляет вздрагивать тело, шумит в ушах. А от ладоней поднимается к сердцу нестерпимый жар и такая тоска, что не вздохнуть. И кажется, одно спасение от нее есть — отыскать лесную травницу, удостовериться, что не убил он ее сам, когда тянул к себе через нее свою силу, что не убил кто другой, когда не было его рядом, что не изловили ее деревенские мучители и, снасильничав, не отвезли к Чернскому душегубу…
— А сам-то ты кто? Каким она тебя запомнила? — проговорил внутри чей-то гаденький голос. — Снасильничал. Бросил. А ведь она за больным за тобой ходила, любила… Может; и не желает она, чтоб ты ее нашел.
Иларий помотал головой, прогоняя из головы мерзкий голосок. Уверил себя, что любит его Агнешка, не может не любить, и ждет. Только он по глупости своей еще не отыскал ее. Но отыщет.
Видно, Тадек понял, что не слышит его манус. Отпустил. Иларий пошел к себе и, повалившись на постель, уснул.
Сон явился к нему тотчас, словно караулил за дверью, как манус смежит веки. Навалился, придавил к постели медведем-шатуном, принялся ломать.
Снилось ему, что бежит он по широкой улице, падает, задыхается, а все бежит, потому что впереди него идет его Ягинка. Идет споро, вот-вот в толпе потеряется. И спешит к ней Иларий, торопится, а позвать не может: рот у него отчего-то красной лентой закрыт. Оборачивается Иларий, смотрит, отчего лента его не пускает, и видит, что за конец ее княгиня Агата держится, душегрея на ней Каськина и юбка Каськина. И княгиня хохочет, скалит белые зубы и ленту к себе тянет.
И снится Иларию, что уж и не маг он, а пес цепной, грызет ленту, а она, хоть и мягкая, режет ему губы в кровь. Да только удается ему сорваться. Вот-вот догонит он свою лисичку.
— Вот ты где, Проша! — оборачивается лекарка, улыбается. И видит Иларий, что уж она тяжелая, скоро родит. И оттого так досадно ему, что не его ребенка она носит, что скулит пес-Иларий, тянет лекарку за подол.
— Ну что ты выдумал, пусти, — говорит она все еще ласково, но уже чуть нахмурившись. Касается рукой Илажкиного лба. А в руке у нее такой огонь, что с воем падает Иларий, начинает крутиться в пыли, а лоб все пылает, бьет в собачий нос запах горелой шерсти и обожженной плоти…
Иларий со стоном открыл глаза, невольно схватившись за горящий лоб.
Глава 22
Да только не погасила ладонь пламени стыда. Алая краска перекинулась со лба на щеки. Хорошо, ушей не видно. Кажется, не уши, а уголья. По счастью, догадалась Ядвига прикрыть голову косынкой, надвинула ее низко на лоб, да только не слишком хороша такая защита от злого чужого слова. Бранные, едкие, колкие, они в любую складочку забьются, в любую прореху пронырнут.
Ехала Ядзя, торопилась. Все думалось: скоро его увижу, и успокоится сердечко. С того самого дня не находила она себе покоя, как должны были венчать Якуба на княжение. Сперва думала, что боится, что не признает Землица изломанного топью наследника. Что передалась ей тревога от княгини Агаты. Ей-то не понять, она девка простая, неученая. Агата Бяломястовская вперед нее за триста верст видит. Но нет. Вернулся Чернец, слышала Ядвига, что все благополучно содеялось и Якуб отныне в Бялом князем сидит. А не успокоилось сердце. Все что-то шепчет горестно, стучит, торопит.
Молодому дальнегатчинскому наследнику она и на глаза бы не попалась, и глаз бы при нем не подняла, если б не эта тревога. Так хотелось ей из первых уст узнать, что все хорошо в Бялом.
Рассказал господин Гати Лешек все как было. И о том, как князья-соседи Якубека поддерживают, никто дома не остался — все приехали или сыновей прислали. О том, как достойно Якубек обряд прошел, как ярко камень засветился.
