Влад приготовился остановить Игора, когда тот бросится на не к месту заботливую бабу, но Игор только покачал головой, тряхнул платиновой завесой волос, скрывавших его лицо.
— Если у тебя шрамы какие или ты лица своего стыдишься, то я не испугаюсь, правда, а шрамы некоторые я и лечить умею, — пристала лекарка. Вот ведь неотвязная.
— Да что ж ты за баба такая! — прорычал Игор. — Нет у меня шрамов. Нечего тебе врачевать.
— А нет, так покажи. Не станешь же ты новой сестрицы стыдиться. Только-то я обрадовалась, что есть у меня теперь брат из Закрайских степей, — уколола великана лекарка.
— Не надо тебе таких братьев. Вот каковы братья в Закрае.
Он убрал двумя ладонями волосы с лица. Ханна ахнула, отшатнулась.
— Красота-то какая! — выдохнула она изумленно. — Нешто такие лица бывают…
Владислав почувствовал что-то вроде ревности. Игор и правда был хорош на свой, дикарский манер. Зеленые глаза, скулы высокие. Такая красота больше девке к лицу, чем воину. По этой красоте отыскали бы его тотчас и на краю обетованной земли, не то что в Срединных княжествах. Отыскали бы братья и убили. Вот и памятка о последней их встрече — тонкий шрам под подбородком, чуть выходящий на щеку снизу.
— А ты говоришь, шрамов нет.
— Не шрам это. Любовь братская. Закрайская. Умеют у меня в родной стороне любить, как доходит дело до того, кто после отца на престол закрайский сядет.
Лекарка прикоснулась к белому мыску на щеке закрайца. Игор отчего-то не двигался, хотя глядел настороженно и зло. Влад отвернулся, сделал вид, что не интересен ему разговор лекарки с его товарищем.
— У нас крестоцвета самого сильного довольно. Давай я шрам уберу? Сможешь волосы забрать. За такого дивного красавца любая девчонка пойдет.
— Та не пойдет, у которой на сердце кто-то другой есть, — ответил Игор, отпустил волосы и снова обратился к записям.
Ханна поняла, что слишком далеко забралась со своей навязчивой заботой, и тоже сунула курносый маленький носик в пергаменты.
Владислав задумался. Значит, есть кто-то на сердце у Игора. Надо бы потянуть из мыслей его, разузнать. Отправлял его как друга, как охранника, как пса цепного, а не думал, что по ком-то томится душа великана. А Ханна только пришла — уж выведала. Вот она, Бяла, будь неладна.
Одновременно хотелось Владу и прогнать ее, и сесть поближе.
— А скажи-ка мне, словница, — князь сложил в последнее слово едкую насмешку. Ханна поджала губы, — как это ты умеешь в других людей оборачиваться?
— Никак, — буркнула, потупилась.
— Однако ж ведь ты с нами до Черны ехала под личиной возчика Славко.
И Ханна, и Игор вздрогнули. Великан приготовился броситься и задушить ведьму в одно мгновение, но Владислав кивком приказал ему успокоиться. Конрад отложил черпак и потянулся за сумкой с книгой.
Ханна кивнула.
— Рассказывай.
— Не могу я личину менять, а вот в тело чужое перейти могу. Ненадолго. Пока человек спит, а душа его по садам Землицыным блуждает, я ее место занять могу, а свое тело оставить.
— Кто тебя такому научил, Ханна? Может, и я бы хотел этак… гулять.
Девушка задышала резко и тяжело. Знать вспомнила дурное. Сжала челюсти — едва не заплакала.
— Умирала я. Вышла из тела, да пес меня воротил. С тех пор и могу. Князь Владислав, ведь собака моя опять ушла, — и заревела.
Владислав едва не рассмеялся над ее горем. Он-то думал, боится его девка, скрывает что, а она по собаке плачется.
— Гончак тот, здоровый? Худой, в шрамах?
Ханна всхлипнула.
— В тереме твоя собака. При княгине Агате да новых сказителях, которых вчера к Эльжбете для увеселения привели. Хитер твой пес, как ты сама. Вовек не разберешь, кому служит.
— Тому, кому нужней, — огрызнулась лекарка, вытирая слезы. Но видно было, обрадовалась. — Ищешь ты средство от радуги, вот и сижу тут, в твоем подземелье, сказки сказываю, склянки перебираю, а потом тычки от княгини-матушки, лебеди нашей белой получаю, что потаскуха я и подстилка княжеская. Да только если ты, князь, не лекарство ищешь от заразы земной, а врагов в каждом встречном-поперечном, так и не найдешь ничего.
— Заткнула бы рот свой, баба! — прикрикнул Конрад. — Ты помнишь ли, с кем говоришь, дура? Или Стены вовсе не боишься?!
Владислав ждал, как отбреет Коньо лесная гордячка, а она возьми да и покажи книжнику язык. Длинный, острый, розовый.
И черные одежды не скроют — девчонка совсем, страдала, у Безносой в когтях бывала, а все девчонка. Лиса из Вечорок.
— Поди-ка ты, Ханна, супружницу мою проверь. Кончили песни петь, скоро тебя искать станут. Сказители в городе живут, у того возчика, что давеча приходил. Хочешь пса своего повидать — сходи, только дружинника возьми от греха. А если ты крестоцвета или лекарства какого немного с собой захватишь, никто его считать не станет.
Ханна легко взбежала по лестнице наверх, скрылась за дверью.
— Зря ты волю ей такую дал, Владек, — буркнул Конрад, снова взявшись за черпак. — Баба есть баба. Вон как нос дерет. Ни ума, ни личика, а гонору, как в высшей.
Игор посмотрел из-под волос на книжника, потом, подумав мгновение, забрал волосы, заплел в косу, перекинул на спину.
— И ты, значит, за нее, Игор? — фыркнул Коньо.
— Так мы не с ней воюем, а с топью радужной, — отозвался Влад примирительно. — Нам ее такой помощник прислал, которому доверять стоит как себе. Не спрашивай, имени не открою, скажу только, что учителем он был моим в те времена, когда по терему этому реки кровавые текли. Бялу он нам на порог привел. Саму Бялу. Не знаем мы пока ее силы. А ну как вспугнем, уйдет да достанется кому из соседей? Как ты запоешь, книжник Конрад, когда силу ее неведомую против нас враги оборотят? Хочет она помочь нам — смирит гордый нрав, и я свой смирю. Не в гордыне честь, а в достоинстве, а за мной сила высшего мага и удел всем на зависть. Родит Элька — и Бялое подо мной будет. Что бы там ни думал себе Якуб Белый плат.
— А отчего ты, Владек, про Лесной город у нее не спросишь? — глухо спросил Игор. — Была она у Ивайло в стряпухах, сам говорил. Однажды связалась с разбойниками, значит, и в другой раз может к ним метнуться в недобрый час.
— А чего мне ее спрашивать? Напугается да прыснет прочь. Лови потом. Ее столько времени ловили, ты сам ловил, Игор, да не поймал. Я и так все знаю. Борислав Мировидович мне всю память свою по ниточке выпустил.
Глава 51
Не память, терновая ветка. Тянется, царапает, ранит. Захочешь в прошлое глянуть, идешь по памяти, как босой по битым глиняным черепкам. Больно.
Да только как не идти, не припоминать, если единое там, в прошлом, светлое пятнышко.
