— Э нет, Ханна. А ну как без тебя руки снова онемеют, — проговорил Славко, устраивая девушку на руках. — Держи мальца, я вас обоих вынесу. Ну, паскудник, выводи, как привел…
Пес заскулил, вертясь под ногами, и, удостоверившись, что люди следуют за ним, торопливо потрусил вперед.
Глава 69
Он легко различал дорогу во тьме. Перед ним летел шагах в двадцати, мелькая между деревьями, сторожевой огонек. Любой, кто заметил бы его, ни за что не смог бы увидеть хозяина. Об этом Игор позаботился. Он не взял лошади. Путешествовать верхом по не вставшей еще весенней погоде значило бы не менее трех остановок на постоялых дворах для перемены лошади или, если избегать жилья, почти сутки промедления, чтобы несколько раз дать животине отдых.
Несомненно, любой житель Срединных земель выбрал бы один из этих двух путей, но Игор, по счастью, родился и вырос в Закрае, чьи злые земли, полные опасности, сделали своих людей сильными, выносливыми, быстрыми и бесшумными. Игору часто приходилось скрывать свои способности, чтобы не пугать тех, кто вырос в мирных землях Срединных княжеств. Но теперь никто не видел его, а болезненная заноза тревоги, засевшая в сердце, заставляла прибавить ход.
Игор мог бежать без устали: от заката до заката. Они с братьями часто соревновались в беге от ворот Голяма по всему Лло, достигая без единой остановки ближайших к столице сторожевых постов — на той окраине царства, где Долгая Стена границы отделяла Закрай от земель пустынников. Солнце палило нещадно, приходя из пустынного края, так что даже в тени Стены не было от него спасения, поэтому Йордан, как самый выносливый из братьев, всегда приходил первым. Там, под стеной, на дороге их детских игр, Йордан с братьями и напали на старшего, конные на пешего, вдали от жилья, там, где останки Игора Голямского отыскали бы только стервятники.
Игор потрогал рукой шрам, напомнивший о тех, кого он когда-то называл своей семьей.
Когда Владислав вытащил его из-под раскаленной солнцем Стены, Игор дал себе словно доверять только Чернцу. Но как ни тверд мужчина, как ни закален солнцем, песком, ветром и кровью, а все остается внутри, где-то совсем глубоко, мягкая сердцевина, куда как игла однажды проникает женщина. Девчонка с голубой лентой в мягкой косе.
Игор уверял себя, что она нашла свое счастье, оттого и не вернулась в Черну. Простил Ядвигу высокородный полюбовник, оставил при себе. Игор сгорал от стыда и старался не думать о девушке, он удерживал на плечах свою страсть к ней, как громадный валун, готовый сорваться с горы, стоит ему лишь на миг проявить слабость.
Стоило словнику сказать, что Ядвигу в Бялом поджидает беда, и глыба мучительного чувства придавила Игора, потащила прочь из города, в Бялое, туда, где Безносая поднимала костяной нож над Ядвигой. Игор умолял судьбу позволить ему еще раз увидеть девушку, спасти, оправдав долгие годы в чужой земле.
Он был уверен: Влад привел его в свой удел, не зная того, именно затем, чтобы Игор однажды повстречал Ядвигу и спас ее, переплетя свою судьбу с ее судьбою.
Владислав силен. Его ждут дни забот о сыне. И в этой бабьей суете великан Игор не надобен, не до того будет князю, чтобы спуститься в подвал и варить травы, думая о радуге, а с няньками и кормилицами легко поможет Конрад.
Игор почувствовал, как трудно стало дышать.
Всю зиму Ядвига была одна. Всю зиму ходила рядом с ней беда и, быть может, уже случилась.
Великан, стиснув зубы, осенил себя Землицыным знаком, по-закрайски — начертав два круга и крест не у груди, а в середине лба, и попросил у судьбы смилостивиться.
Гордыня, одна гордыня не дала ему отправиться в Бялое до снега, увериться в том, что счастлива Ядвига. За этот грех…
Глава 70
…не расплатиться никогда, не простить себя. А теперь уж не поворотить времени вспять. Нет такой силы, такой молитвы, чтоб вернуть то, что кануло.
Агата не сразу нашла в себе сил поднять голову. Иларий стоял перед ней, холодно глядя на новую госпожу, и в синем его взгляде сверкал лед обиды, а на лбу пламенел алый знак. Края ожога припухли и покраснели.
Княгиня подошла, потянулась пальцами. С зеленого золотничьего кольца легко соскользнули белые искорки, нырнули манусу под кожу и тотчас выскочили, осыпались снежными звездочками, ничего не исправив.
— Сказали, долго будет болеть, а красным до смерти останется. Знал князь Владислав, как заклинать. Зачем, матушка, клейменого звали?
Иларий поклонился с деланым почтением. Черные кудри упали на глаза, скрыли клеймо.
— Эльжбета… преставилась, — выговорила Агата.
— Прими Землица душу княгини Чернской, благослови ее садами твоими и пажитями, пошли мир и упокоение в недрах твоих щедрых, в чертогах злащеных. — Иларий склонил голову, осенил себя Землицыным знаком, невзначай коснулся тавра на лбу, втянул воздух через стиснутые зубы.
Заболело его болью нутро княгини, изъеденное горем до черноты. Захотелось прильнуть к белой сорочке мануса, обхватить руками сильные плечи и дать наконец, после долгой зимы, волю слезам. Уж свершилось, вот оно. Бродила черной тучей беда, долгонько выжидала, да и ударила в один день. Вколотила в землю, перешибла хребет. И плакать тут нечего — сама виновата. Оттолкнет манус свою жалкую хозяйку — будет в своем праве.
— Прости меня, Илажи, — проговорила княгиня тихо.
— Землица простит. Думал я, что меня не будет, а видишь, сам Чернский волк отдал Землице душу, Эльжбета Казимировна легла в Землицыну ладонь, а я жив. Хоть и хожу, как бык, с тавром. Жаль, лекарку ко мне князь не пустил — может, болело бы не так.
— Да кабы знала я, где та лекарка, прислала бы к тебе. Да тут такое творится, что все переворотилось, перепуталось. Все словно обезумели.
— Что от меня-то надобно, матушка княгиня? — оборвал ее манус.
Агата подошла совсем близко, заглянула молодому магу в синие глаза. Запустила пальцы в темные волосы.
— Не сумела я спасти тебя от клейма, Илажи, не в моей это было силе, но ты можешь меня спасти. Меня и младенца-князя. Пока еще верят многие, что вот-вот вернется Владислав, что не мог умереть, исчезнуть кровавый Чернец. Да только я знаю: не воротится он.
Иларий с сомнением склонил голову.
— Знаю я, что за проклятье его убило. После такого нельзя воротиться, будь ты хоть самый сильный маг. Изорвали Владислава те, кого на ночь не стану называть, чтоб не кликать.
— За многих отомстил тот, кто проклятье это на него наслал. Знал бы, кто это, поклонился бы в ножки, — сухо произнес манус.
Перед взором Агаты встало страшное, перекошенное, обметанное снегом лицо мертвой Надзеи. Светлое личико Эльжбеты, словно невесты, убранной инеем. Она видела их обеих. Видно, упало заклятье Владово с мертвой опочивальни, вот дверь сама и отворилась, впустив сперва девок-служанок, а потом и княгиню — проститься с дочерью.
