Ощущая легкое недомогание, он останавливается залить бензин.
Заправляя бак, он смотрит на шоссе с по-воскресному редким движением.
Это страстное желание, чтобы все оставалось таким же. Чтобы тот день в Коксейде растянулся на всю его жизнь. Почему эта мысль так притягивает его? Или сегодня и этот самый момент, резкий запах льющегося бензина, от которого тяжелеет голова. Шоссе, вялое движение выходного. Здесь и сейчас. Бледное утреннее небо. Уединение и свобода. Растянутые на всю жизнь. Страстное желание, чтобы все оставалось таким же.
Бак полон.
По пути от кассы – почему-то странно было общаться с кассиршей на своем родном языке – он отмечает, как его радует шикарный внедорожник, в котором он путешествует. Он испытывает гордость, садясь за руль и заводя двигатель нажатием кнопки. Станько доверяет ему перегнать его, подписывает бумаги, передающие право собственности. И хотя он не очень знает его – на самом деле они встречались только один раз, – у Станько есть все основания полагать, что он справится с перегоном.
Недаром Станько полицейский. Старший полицейский Скавины, городка на юге Польши, теперь пригорода Кракова – вблизи многозального кинотеатра, в котором показывают новейшие фильмы, тарахтят тракторы на картофельных полях.
Не пытайся связываться со Станько. Только не в Скавине и не в ближайших городках, таких как Либертув или Воловице.
Легко представить его за рулем своей машины, на почти одинаковых улицах района во время патрулирования, с раздувшимся бумажником.
И как только этот угрюмый огр и его страшная женушка произвели на свет такую прелесть, как Валерия…
Что ж, возможно, она подурнеет с возрастом. Об этом стоило подумать, хотя его пока не привлекали долгие раздумья. Он все еще не смотрит на эти отношения серьезно. Они еще кажутся новыми, даже в какой-то мере условными. Некоторое время назад у него было такое чувство, что между ними нет взаимных обязательств, что они могли встречаться с кем-то еще. Но он этого не делал. (Только если не считать латинистку Эрику, которая в прошлом сентябре еще не совсем исчезла из его мира.) Что касается Валерии, за нее он не мог ручаться.
Он повернул от моря, мимо Брюгге.
Затем проехал Гент, где он получил степень бакалавра. По английскому и немецкому. «Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь. Парсифаль».
После Рождества в прошлом году он провел несколько дней в доме ее родителей, выкрашенном в ярко-оранжевый цвет. Над белой парадной дверью закругленный балкон. Сад скрыт под снегом. Валерия встретила его в аэропорту Кракова и привезла домой – к зданию на окраине Скавины, вблизи бензоколонки.
Каждый день, пока там оставались, они катались на лыжах в Закопане. («Ты на лыжах ходишь?» – спросила она его, как бы между прочим, когда они только познакомились на вечеринке у Мани. «Хожу ли я на лыжах? Я же бельгиец», – ответил он невозмутимо. Она улыбнулась.) Она прекрасно держалась на лыжах. Он с опаской съезжал за ней по самым крутым склонам во всем Закопане.
Когда он приближается к Брюсселю, в небе над ним сходятся облака. Ветер колышет деревья по сторонам шоссе. Будет дождь. По мере продвижения лучи яркого света выхватывают отдаленные признаки города. Он знает путь, даже не думая о нем – тоннели с потеками на стенах, вид на Уккел (улицы, обсаженные деревьями, по которым он ходил когда-то школьником-книжником, жившим в просторной квартире), а затем, когда начинается дождь, съезд на шоссе Е 40 к Льежу. Он включает дворники, и они начинают елозить по стеклу.
С тех пор, после Рождества, они виделись каждые несколько недель. Постепенно росло ощущение того, что они – пара, возникало чувство, что их связывают обязательства. Он не стал бы пока говорить о чем-то более серьезном. Иногда она приезжает к нему в Оксфорд, или они проводят выходные в Лондоне, или бывают где-нибудь еще. Они встречаются по большей части на нейтральных территориях, в отелях. В феврале они съездили во Флоренцию. На Пасху провели неделю на Додеканесе
[36], перебираясь с острова на остров, на продуваемой ветром палубе теплохода на подводных крыльях в мире ярко-синих тонов.
Постепенно они все больше раскрываются друг другу.
– Ты, – как-то сказала она, – типичный единственный ребенок.
– А именно?
– Эгоистичный, – пояснила она. – Избалованный. Тебе даже на ум не приходит, что ты можешь не быть центром вселенной. Что придает тебе определенный магнетизм…
– Ты мне явно льстишь…
– Это тебя не красит, – сказала она, – но в тебе это есть.
Она тасовала колоду карт, ее Таро. Для него это было сюрпризом. Казалось, в ней есть что-то, характерное для приверженцев «Нью эйдж», но он сказал себе, что это не серьезно в плане самоопределения.
– Ладно, сейчас ты возьмешь три карты, – сказала она. – Прошлое, настоящее, будущее.
Они лежали на его кровати. В Оксфорде. Было субботнее утро. В прошлом месяце.
– Ну… – Она протянула ему колоду веером. – Бери одну.
С шутливым видом он вытянул карту.
– Туз жезлов, – сказала она. – Прошлое. Бери еще.
– Башня. – Она делано встревожилась. – Черт побери. Настоящее. Бери последнюю.
Когда он вытянул третью карту и перевернул ее, она сказала:
– Император. Будущее.
– Звучит хорошо, – предположил он, довольный собой.
Она изучала три карты, неровно лежащие на листе бумаги.
– Хорошо, – сказала она не очень уверенно. – Кажется, я понимаю.
– Давай, говори.
– Пора тебе повзрослеть. Если в двух словах.
Он рассмеялся.
– И что же это значит?
– Ну, смотри сам. – Она указывала на туз жезлов. – Это очевидно, сам знаешь… Фаллический символ.
Похоже, так все и было. На картинке рука держала длинный жезл с округлой шишкой на конце, полусферой с разрезом.
– Да, – сказал он. – Похоже на то.
– Ну, это прошлое.
– Что – мне теперь нужно повеситься?
– Не глупи. – Трудно было сказать, насколько серьезно она к этому относилась, но она казалась сосредоточенной. – Настоящее. Башня. Какой-то неожиданный кризис. Все перевернуто вверх дном.
– Мне ни о чем таком не известно.
– Разумеется. Ты ни о чем не узнаешь, пока это что-то не рухнет на тебя.
– Если это не ты.
Она словно не услышала.
– Теперь давай заглянем в будущее. Император – мировая власть…
Он отпустил какое-то глупое замечание о том, что это очень на него похоже, после чего начал ласкать ее сосок, пробуждая его к жизни. Они оба были голыми.
