– Хочешь поехать ко мне?
Она молча кивнула и провела рукой вверх по его бедру.
– Ну, ладно, – сказал он.
– Минутку, – произнесла она, поглаживая его ногу. – Подожди.
– Ну, ладно, – сказал он.
И он ждал ее, довольный собой. А затем стал беспокоиться, сумеет ли он в таком состоянии. И тогда он увидел, как она разговаривает с двумя мужчинами у туалетов. И по ее манере держаться он все понял. И ему захотелось уйти. Он соскользнул с табурета, стараясь устоять на нетвердых ногах, и стал двигаться к двери. И вдруг она оказалась рядом, держа его за руку. Крепко держа.
– Все хорошо? – спросила она. – Идем?
– Слушай, я устал, – сказал он ей, пытаясь высвободиться. – Давай в другой раз.
– Не говорит так, – сказала она, водя рукой по его брюкам, нащупывая что-то.
– Устал я, блядь, – выпалил он, отпихивая ее.
И вышел на улицу, в прохладный ночной воздух. Под фонари. Он пошел быстро, не зная, куда идет. И услышал шаги за спиной – и чем быстрее он шел, тем ближе звучали эти шаги. И вот его схватили чьи-то руки. И бросили спиной на фургон. Двое мужчин. Лиц в тени не разобрать. Он услышал свой голос, почти визг:
– Что вам надо?
У них было несколько претензий. Он вступил с ними в договоренность, как будто бы сказали они ему. И теперь он должен им денег. А еще он ударил ее, так сказали они. И поэтому он должен им еще больше.
– Я ее не ударял, – проскулил он. – Ни разу…
Но они как будто требовали все, что он имел при себе. Его ударили в лицо и повалили. А затем вытащили бумажник и, опустошив, бросили ему.
И вот он остался один лежать на влажном асфальте, пытаясь понять, уж не снится ли ему этот кошмар.
Пожалуйста, пусть это будет сон.
Его рот ощущался как-то неправильно. И что-то было с глазами… Что же было не так?
Колесо.
Полная хрень.
Колесо машины…
«Тойота-ярис»?
Он поднимается на ноги, его шатает.
Ему плохо. Ему вдруг стало очень плохо.
Два дня спустя, когда его рот пришел в норму, он выползает в «Уморни путник» и видит там Ханса-Питера.
– Я слышал о твоем ночном загуле, – говорит Ханс-Питер. – Ага, об этом. Ну и ночка.
Время сейчас чуть за полдень. Мария работает за стойкой.
– Что, правда? – интересуется Мюррей, улыбаясь озабоченно. – И что ты слышал?
– Дамьян сказал, это была хорошая ночка.
Улыбающийся Мюррей чуть расслабился.
– Не хуевая такая ночка, – говорит он, – вообще-то.
– Ты с тех пор в себя приходишь? – спрашивает Ханс-Питер.
– Так точно. Прихожу в себя. Если ты меня понимаешь.
Сам Мюррей не вполне себе понимает. Он отпивает пиво, первое пиво за все это время.
Вчера он пережил нечто вроде темного полудня своей души. Несколько часов ужасающего отрицания. Всеохватное чувство, что он прожил впустую всю свою жизнь и теперь все кончено. На улице светило солнце.
И сейчас светит, воспламеняя желтеющую листву деревьев перед общежитием.
Он видит их сквозь пыльное окно.
– Как сам? – спрашивает он Ханса-Питера. – Ты в порядке?
– Я в порядке, – отвечает Ханс-Питер.
Мюррей видит, как листок отделяется от дерева и планирует вниз.
Ханс-Питер говорит:
– Дамьян говорит, ты вроде бы искал себе подругу той ночью.
– Что? Я искал?
– Так он сказал.
Мюррей жует губы с беспокойством.
– Не знаю, что он там сказал.
– Что ж, – говорит Ханс-Питер, – я знаю одну ошень милую леди, которая может тебе подойти.
– И кто же это? – спрашивает Мюррей с неприязнью.
– Ошень милая леди, – снова говорит Ханс-Питер и добавляет шепотом: – Мать Марии.
Мюррей произносит сдавленно:
– Мать Марии?
– Да.
– Иди ты на хрен.
– Пошему?
– Вот блядь… – усмехается Мюррей.
– Пошему нет? Она дофольно молода…
– Это насколько же?
– Сорок фосемь, я думаю. И она в хорошей форме, – говорит Ханс-Питер с намеком.
– Ты видел ее или как?
– Конечно.
Мария, которой пока некого обслуживать, ходит по залу, собирая посуду. Она останавливается за спиной Ханса-Питера, кладет руки ему на плечи. Ее внушительные бедра оказываются прямо напротив Мюррея.
– Я как раз рассказывал Мюррею, – говорит ей Ханс-Питер, чуть повернув голову, – о твоей матери.
– Да? – улыбается она.
Кажется, она уже простила Мюррея за то, как он вел себя с ними в кино. Теперь он даже думает, что, возможно, его тогдашнее поведение могло подвигнуть ее к мысли пристроить его к своей очевидно одинокой и жаждущей мужского внимания матери.
– Просто сходи с ней куда-нибудь выпить, – говорит Ханс-Питер.
Говорит? Подсказывает? Указывает? Мюррей еще не решил, как на это реагировать – гребаный Ханс-Питер говорит ему, что делать, – и тут Мария произносит:
– Она правда симпатичная. И гораздо худее меня.
– Не будем ошуждать ее за это, – говорит Ханс-Питер почти вкрадчиво.
– Она все время говорит мне похудеть.
– Не слушай ее.
– Но это правда – я должна.
– Ничего подобного, – обращается к ней Ханс-Питер, а затем – к Мюррею: – Так ты сделаешь это? Сходишь с ней выпить?
Нелепо было бы сказать что-то вроде «Да ни в жисть, идите на хрен», когда здесь стоит Мария, улыбаясь ему, а высветленная челка спадает ей на глаз.
– Есть фотка? – спрашивает он через несколько секунд. – То есть, в телефоне или где-то еще?
– Может быть, – говорит она. – Ага, вот.
Перегнувшись через плечо Ханса-Питера, она передает свой телефон Мюррею.
Он смотрит.
Женщина с кошкой. Сразу так не скажешь. Худее, чем Мария, да. Неплохо? Может быть.
– А как же твой отец? – спрашивает он с ухмылкой, отдавая телефон и ничего не говоря о фото. – Он не будет против?
– Он живет в Австрии, – говорит она. – И они в разводе. Очевидно.
– Очевидно, – повторяет Мюррей.
Вообще-то он пытался пошутить. Он подразумевал, что ее отец уже сыграл в ящик.
– Ладно, – кивает он. – Я попробую.
