– Он звонит в лондонский «Убон», – говорит Александр. – Знаешь такой ресторан?
– Да, – говорит Ларс.
– Он звонит и заказывает что-то вроде… тонны суши за хренову тучу денег. С доставкой.
Брови Ларса взлетают вверх.
– После этого он поручает кому-то переправить суши в Фарнборо и оттуда доставляет частным самолетом, – подчеркивает Александр, – в Улан-Батор. Доставили где-то к восьми вечера по местному времени, как раз когда я привык есть. Так что Алан был очень доволен собой. И я говорю ему: «Это отличные суши, Алан. Где ты достал их?» А он говорит: «В «Убоне», в Лондоне». А я ему: «В Лондоне? Ты с ума сошел? Быстрее было бы из Японии!»
Ларс негромко смеется.
Александр говорит ему вполне серьезно:
– Об этом писали в газетах.
– Да?
– Самый дорогой заказ еды с доставкой в истории, так написали.
Ларс сдержанно смеется.
– Говорят, на это ушло пятьдесят тысяч фунтов. Я не знаю. Не знаю, правда ли это.
В то время – отчасти и сейчас – Александр собирал все, что писали о нем в газетах, в большой альбом. Раньше там было довольно много материала, ведь он был известен как «Железный император», его жизнь и богатство всех сводили с ума. Заполнять альбом была нанята одна привлекательная выпускница Оксфорда, ее и оплачивали соответственно.
– Мне надо было вложить денег в коммерческую недвижимость в Улан-Баторе, – говорит Александр с сожалением. – Я подумывал об этом.
– Это было бы успешное вложение, – говорит Ларс, потягивая вино.
Он умалчивает о том, что сам владеет небольшим пакетом акций в инвестиционном фонде, которым управляет один его знакомый. Фонд специализируется на монгольской недвижимости – одном из наиболее эффективных активов в мире за последние несколько лет.
К ним присоединяется Энцо.
Его позвал Александр.
– Мы собираемся в Монако, Энцо, – говорит Александр. – Я предложил подбросить Ларса до дома.
Предложение было сделано и принято за едой чуть раньше.
Ларс как раз надеялся на это, потому он и взял с собой чемоданы.
Пусть даже бо́льшую часть дня и вечера ему придется слушать болтовню Александра. Теперь, когда он ударился в воспоминания, он не скоро умолкнет.
За ужином он пускается в разговоры о русской истории, которой просто одержим. Хотя он порядком утомился, рассуждая о том, как Россия закончила двадцатый век именно в том же положении, в каком и начинала его – неким сумбурным авторитарным государством, плетущимся в хвосте Западной Европы и Америки в плане экономических и социальных преобразований, все ее природные богатства находятся в руках нескольких семей, средний класс практически отсутствует, а большая часть населения живет в беспросветной бедности. Советский эксперимент со всеми его надеждами, точно буря, оставил страну в полном беспорядке.
Ларс кивает, соглашаясь.
Александр сидит по другую сторону стола, окутанный клубами сигарного дыма. Он рассказывает о своих попытках построить в России в 1990-е либеральную рыночную демократию и о том, как потерпел неудачу.
Они сидят в маленькой столовой, и дым висит в воздухе тяжелыми слоями.
На столе большая тарелка с шоколадом. Ручной работы, неправильной формы куски присыпаны порошком чистого какао. Ларс съел уже два. Раздумывая, съесть еще один или подождать, пока Марк принесет кофе, он говорит:
– Это была упущенная возможность.
– Это была историческая трагедия, – уточняет Александр.
Историческая – его любимое слово.
Ларс знает, что Александр считает себя исторической фигурой. Он любит говорить об исторических перспективах с позиции непосредственного участника. Однажды он спросил, каким, на взгляд Ларса, он останется в истории?
Ларс не знал, что на это ответить. После секундного замешательства он отделался затертым софизмом: «Смотря кто будет писать историю».
Как раз тогда – несколько лет назад в Давосе – Александр поделился с ним своими планами написать монументальный многотомный труд о своей жизни и времени.
До сегодняшнего дня, насколько известно Ларсу, он еще не приступил к этому.
Теперь он рассказывает о своем дяде. Ларс уже слышал об этом человеке. Офицер КГБ – человек, посылавший людей на смерть во время чисток тридцатых и сороковых годов. Однако – Ларс это знает – Александр восхищается им.
– Когда был мальчишкой, я считал его просто старым пердуном, – говорит Александр. – Старомодным, ты понимаешь.
– Да, – говорит Ларс, стараясь казаться внимательным слушателем.
– Он носил старомодную шляпу, – говорит Александр.
– Да?
– Стрижка была дерьмовая. Вот и все, что я думал о нем. Только потом я понял, что у него в душе было железо. Он был сильным. Когда ветер подул в другую сторону, в пятидесятые, он оказался в трудном положении.
– Не сомневаюсь…
– Сталин ведь был его кумиром, – продолжает Александр, пока Марк приближается к столу с кофе. – Он боготворил его. Искренне.
– Да, были такие.
– А потом Хрущев выступил с этой речью.
– Да, так называемый закрытый доклад, – говорит Ларс.
– И всем вроде полагалось сказать, что они сожалеют о прошлом и что Сталин им никогда не нравился. Ну а он не стал такого говорить. Притом что понимал: его могли убить. Все равно не стал. Прямо как в конце «Дон Жуана», когда перед ним разверзается ад, а он ни в чем не раскаивается. Он не стал лицемерить. Ты понимаешь?
Ларс молча кивает.
– Мой отец, тот покаялся, – роняет Александр.
– Да?
– О да.
Марк налил им кофе и тихо удалился.
– Мой отец покаялся. А дядя – его звали Александр, как меня, – не каялся. Он не считал, что был в чем-то не прав. Вот его враги были не правы, так он считал. Он считал, что история на его стороне. Хотя это было не так. В конце концов он покончил с собой, – говорит Александр. – Самоубийство.
– Я сожалею об этом.
Александр устало пожимает плечами.
– Он уже был старым. Ему больше незачем было жить, – говорит он. – Он всю свою жизнь посвятил делу коммунизма. В этом была вся его жизнь. Больше у него ничего не было.
Ларс задумчиво кивает.
– Что еще у него осталось, чтобы жить? – спрашивает его Александр с нажимом.
– Ничего, полагаю, – говорит Ларс.
Александр кивает и прикусывает сигару.
– Ничего, – говорит он. – Все было кончено. Вот так.
Утром по правому борту проплывает Капри. Неаполь скрыт завесой смога. Ларс, одетый в банный халат с логотипом «Европа», смотрит в сторону берега со своего маленького балкона. Воздух мягкий, свежий. Спалось ему неважно. Перебрал марочного вина и довоенного арманьяка прошлым вечером. А потом, когда вернулся в свою каюту, он нашел среди сотен фильмов в мультимедийном центре «Ностальгию» Тарковского. И начал смотреть. Было странно слышать, как шведский актер Эрланд Юзефсон, хорошо знакомый ему, говорит по-итальянски, в дубляже. Он заснул, не досмотрев и до середины.
