Так и просидела на диване до утра. Размышляла о странных и страшных вещах. Думала о та-айне. И словах чудовища из кошмара: «Ему нужен твой сын, не ты! Ты никому не нужна!»
Алина чувствовала себя потерянной, как во сне, среди руин.
Совершенно потерянной.
* * *
Утром прошел мелкий дождик. Когда он кончился, Алина вышла во двор, с осуждением взглянула на серое небо и вспомнила, что отец называл такую погоду скучной. А ведь там за свинцовой унылой пеленой солнце притаилось, будь оно неладно. Скрывалось от людей, будто на что-то обидевшись, и радовало своим праздничным светом лишь изнанку облаков. Несправедливо и эгоистично с его стороны.
Услышала громкие голоса. Стало любопытно, и Алина вышла за калитку.
Дальше по улице, возле колонки, люди что-то живо обсуждали. Выделялась объемная женщина – она прижимала ладонь к груди, другой рукой жестикулировала и говорила так громко, словно боялась, что в домах на окраине деревни ее не услышат.
– А вот откуда она взялась, откуда? – доносилось до Алины. – Бедняжка… А рана-то какая, ужас просто!..
Люди охали, кто-то, видимо только что присоединившись к собранию, спросил пискляво: «А что случилось-то?»
«Вот именно, – встревожилась Алина, – что случилось?»
Подошла, заметив Виталия Аркадьевича и Федора, – тот опять стоял в сторонке, сложив руки на груди, а рядом сидел его пес.
– Хорошо, муж ее подхватить успел, – громогласно говорила женщина. – Так бы и грохнулась с крыльца. Слава богу, «неотложка» быстро приехала…
– Обычно ее не дождешься, – заметила какая-то старушка.
– А вот тут быстро примчались. Мне заодно укольчик сделали, давление-то подскочило. А она, бедняжка, все лепетала: «Ночь не кончится никогда. Не отдам камень». У нее ведь камень с собой был. Обычный такой булыжник. Прижимала его к себе и лепетала: «Не отдам камень, не отдам. Мой камень». Ее так и увезли с этим булыжником.
– А что случилось-то? – снова встрял писклявый голос, но теперь уже с обиженными нотками.
Перебивая друг друга, люди принялись объяснять, а толстая женщина громко поддакивала. Алина послушала несколько секунд этот гомон и подошла к Виталию Аркадьевичу. Тот кивнул, поприветствовав.
– Слышали? – спросил угрюмо.
– Да, но толком не поняла ничего.
Виталий Аркадьевич сдвинул панаму на затылок, вздохнул тяжко.
– Ночью «Скорая» приезжала.
– Это я поняла.
– К Нюрке ночью девушка постучала. Они с мужем открыли, а там она стоит, вся израненная, как я понял. Откуда взялась? Не понятно. И объяснить ничего не могла, бредила. Нюрка говорит, рана у нее на плече была страшная, – снова тяжкий вздох. – Вот такие дела. Будет теперь в деревне тема для пересудов. Могу поклясться, скоро Нюрка добавит новых подробностей к своей истории, а люди еще добавят… Э-эх, грехи наши тяжкие, любим мы смаковать чужое горе.
Слова о ране заставили Алину вспомнить поганые рисунки в альбоме. На душе и без того кошки скребли – недосып, мрачные мысли, – а тут еще серое утро с плохими новостями.
– Да, дела, – тихо сказала и услышала сквозь гомон слова толстушки: «Ее так трясло, бедняжку, так трясло…»
Виталий Аркадьевич вынул из кармана коробочку с монпансье, сунул один леденец в рот.
– Хотите? – предложил небрежно. Алина отказалась, и он вернул коробочку обратно в карман. – Пристрастился к леденцам, как курить бросил. Одну привычку заменил другой, – говорил невнятно, словно ни к кому не обращаясь. – Все мы состоим из привычек, черт бы их побрал, – задумчиво уставился себе под ноги, смакуя леденец. – Как думаете, что с той девушкой случилось?
Алина еле разобрала его слова.
– Может, в овраг какой упала, – ответила неуверенно. – На корягу напоролась. Кто знает…
Виталий Аркадьевич оживился, глаза заблестели.
– Сегодня же в город поеду! Разыщу больницу, куда ее отвезли. Да, так и сделаю, так и сделаю… Возможно, лекарства нужны, у меня есть кое-какие сбережения…
– У нее наверняка родственники имеются. Они и позаботятся.
– Ну мало ли, – упрямо и немного обиженно сказал Виталий Аркадьевич.
– Вы ее даже в глаза не видели.
– И что? Она в нашу деревню забрела, и это… – скривился, видимо не находя нужные слова. И сдался: – Не знаю, как объяснить… Все мои добрые дела – плюнуть и растереть. Как дурак придумал себе правило… там соседке воды принесу, там клубникой угощу кого-нибудь… И вроде как нормально, живу себе. – Выплюнул леденец, вдавил его в землю, словно окурок загасил. – А бессонница-то никуда не делась. Услышал про эту девушку и понял: именно ей нужно помочь. Сегодня же в город поеду, сегодня же. И не смотрите на меня, пожалуйста, как на идиота, порой нужно не раздумывать, а просто делать.
– Да никто на вас и не смотрит как на идиота, с чего вы взяли?
Старик стушевался.
– Извините, Алиночка… я с утра не в своей тарелке. Не с той ноги, видимо, встал. А еще история эта…
Она решила больше не вмешиваться со своими сомнениями в его планы. Хочет помочь, пускай помогает. Но все же было любопытно, какие такие грехи совершил Виталий Аркадьевич, что теперь даже не знает, как замолить их. Крепко, видимо, нагрешил – совесть мучает, бессонница. А может, набраться наглости и спросить? Некоторые люди не упускают шанса выговориться…
Но Виталий Аркадьевич, не попрощавшись, уже шел к своему дому, и Алина решила расспросить его позже, если любопытство не угаснет. Смотрела ему вслед, чувствуя грусть и жалость – жалость к нему, к покалеченной девушке, к тем изуродованным людям на рисунках и почему-то к себе.
– Выглядите уставшей.
Алина не заметила, как подошел Федор со своим лохматым псом.
– Спала плохо, – буркнула недовольно.
– Что так?
Хотела ответить грубо: «А вам какое дело?», – но сдержалась. Пожала плечами, соврала:
– Не знаю.
Федор потрепал пса по загривку.
– Все еще дуетесь на меня? Лично вас я обидеть не хотел. Так уж вышло. Не думайте, что я эту сцену на кладбище заранее спланировал. Просто… не сдержался. Да и нетрезв был, если честно. Глупо, конечно, вышло.
Люди расходились – кто группами, продолжая обсуждать новость, кто поодиночке. Толстая женщина, по-прежнему прижимая пухлую ладонь к груди, ковыляла, громко охая. Алина не сомневалась, скоро она найдет новых благодарных слушателей.
Посмотрела на Федора.
– Почему вы назвали его нелюдем?
– Он мне не нравился.
– И только?
– Он мне очень не нравился.
Алина фыркнула.
– Не хотите – не говорите.
