Он обходил деревья, пробирался через колючие кустарники, раздирая одежду и кожу, иногда спотыкался и падал, чем вызывал каркающий хохот карликов. На его бледном лице застыло дебильное выражение, какое можно увидеть у пациентов психушки. Давным-давно, будучи не в настроении, отец заявил Антону: «Такое ощущение, что с каждым годом ты становишься все глупее и глупее, того гляди совсем мозги растеряешь». Как в воду глядел. Но вряд ли он предполагал, что его пророчество окажется верным до такой степени. Разум «овоща» по имени Антон походил на пустую комнату, в окне которой мелькали размытые образы.
В очередной раз споткнулся и упал, вызвав дружный смех карликов. Пополз, но скоро сумел подняться. Прошло немало времени, прежде чем он, ведомый зовом, добрался до небольшой круглой поляны, полностью затянутой густым туманом. Туман клубился, закручивался в спирали, выбрасывал вверх бесплотные щупальца. Кое-где он сгущался, трансформируясь в фигуры, похожие на человеческие.
На деревьях вокруг поляны, как зрители в амфитеатре, сидели карлики. Все они, выпучив глаза, глядели на Антона. Грязно-желтое небо выглядело низким, словно это и не небо вовсе, а купол какого-то помещения. Зеленые всполохи набухали в желтизне, отражаясь в глянце листвы. Они расширялись, разлетались концентрическими кругами, будто от брошенного в воду камня, и таяли.
Антон зашел в туман. Призрачная мгла поглотила его, растворила в себе. Карлики как по команде заверещали. Они были похожи на странных обезумевших обезьян. Некоторые прыгали и кружились среди древесных стволов, словно исполняя какой-то дикий танец.
Пройдя несколько шагов сквозь туман, Антон рухнул на землю. Он жадно хватал ртом воздух, задыхаясь, зрачки то сужались до крохотных точек, то резко расширялись. Лицо исказила гримаса боли, тело дернулось и выгнулось дугой. Туман сгустился вокруг Антона, создав подобие кокона.
А карлики продолжали верещать, наполняя лес вокруг поляны безумием.
К Антону возвращались память и чувства. Все низменное, мерзкое всплывало из глубин разума и обострялось, принимало еще более уродливую форму. Перед внутренним взором проносились значимые события прожитых лет, и все это на фоне лютой необоснованной ненависти. Злость вызывали лица не только врагов, но и друзей, сцены, которые раньше переполняла радость.
Кожа Антона стала белесой, в глазах появился серебристый блеск. Тело деформировалось – хрустели кости и хрящи, чавкала ставшая податливой, будто глина, плоть. Боль смешалась с ненавистью, и эта адская смесь пульсировала в голове, рвалась наружу.
В тумане плавали бесплотные сущности, они стонали, тянули друг к другу призрачные руки.
Антон корчился, проклиная все и вся. Он то выл как зверь, то рыдал, давясь рвущейся из глотки желчью. Слипшиеся клочья седых волос опадали с головы, ровные белые зубы – гордость Антона – выдавливались из десен.
Мучения длились долго, а когда они прекратились, тот, кто некогда был подтянутым, относящимся к своей внешности с особым вниманием человеком, превратился в чудовище. Большие серебристые глаза, костистые длинные руки, похожие на лапки паука, бледная лоснящаяся кожа в складках – даже родная мать не узнала бы в этой твари Антона. Разум был не менее уродлив, чем внешность, он сочился первобытной злобой, которая утопила в себе последние остатки человечности.
Новоявленный карлик неуверенно, словно ребенок, делающий первые шаги, вышел из тумана. Осмотрелся, испуганно втянув голову в плечи. Один из уродцев-зрителей швырнул в него обломком ветки и угодил в грудь. Антон съежился, захныкал, однако на обидчика зыркнул с ненавистью. Еще один карлик подскочил к нему и сорвал те лохмотья, что остались от дорогой синей рубашки, а потом ущипнул за живот, вызвав дружный каркающий хохот собратьев.
На этом издевательства над «перерожденным» закончились, и карлики, потеряв к нему интерес, начали расходиться.
Антон тяжело вздохнул и зашел в лес. Вдруг увидел под замшелой корягой большую черную многоножку, схватил ее и, запихав целиком в пасть, принялся жадно жевать. Усердно работая челюстями, он думал: «Как же я всех ненавижу! Всех, всех, всех!»
* * *
Лир ощущал себя ничтожеством. Ему хотелось выть от отчаяния. Он в сотый раз задавался вопросом: за что ангел обошелся с ним так жестоко? Да, облажался, но наказание было явно несоизмеримым с допущенной ошибкой. Всего лишь ошибкой. Обидно было до чертиков. Перед глазами все еще маячили полупережеванные кусочки уха в зловонной рвотной массе.
Он не мог осуждать ангела, но отчаянно пытался понять: за что с ним так, откуда такая ненависть? Всегда ведь старался как мог, из кожи вон лез, лишь бы угодить, и вот итог – полное презрение со стороны ангела. А главное, непонятно, возможно ли вообще сдвинуться с этой мертвой точки.
Лир хоть и пытался отделаться от депрессивных мыслей, но в голову так и лезло убеждение, что все его жизненные пути, куда ни сверни, приведут к тупику. А вернее – к гибели. Ох уж эти сомнения… Из-за них Лир чувствовал бесконечную панику.
Ближе к вечеру он даже не выдержал, сорвался, принялся биться головой об стену, как полный псих, – лишь бы избавиться от мерзких мыслей. Не помогло. Стало только хуже, к тому же опять открылось кровотечение, и пришлось заново крепить пластырем кусок ваты к тому месту, где еще несколько часов назад было ухо.
За этим занятием его и застали пять карликов, которые нагло, как к себе домой, гурьбой ввалились в убежище. Лир изо всех сил пытался сдержать гнев. Его бесили их поганые морды. Уродцы смотрели на него с явной издевкой: ну что, козел, оценил на вкус свое ухо? Лир буквально читал их мысли, и от этого ох как чесались кулаки. Так и подмывало дать волю ярости, чтобы стереть усмешки с тупых морд.
Его коробило еще и то, что ангел на этот раз послал ему в помощь целых пятерых уродцев – явно не доверял, подстраховывался. Мол, на тебе, бездарь, небольшую армию, а то опять напортачишь.
И вот в чем штука, Лир хоть и злился, но все же осознавал, что и в этот раз может напортачить. Черная полоса, она ведь такая, никогда не знаешь, когда белой сменится. А еще одной ошибки ангел не простит. Так что к утру в убежище нужно привести еще детей – от этого жизнь, черт возьми, зависит.
Лир судорожно прокручивал в голове варианты: снова отправиться к реке в надежде наткнуться на туристов с детьми? Пойти в дачный поселок? Нет, все это не годилось, шансы на удачу ниже среднего.
Но был еще один вариант – вариант рискованный, дерзкий, даже безумный. Раньше Лир на него не решился бы, вот только теперь просто не было выбора. К тому же внутренний голос так и подталкивал: иди и возьми свое, даже если придется пролить много крови!
Полностью осознав, что готов пойти на любой риск, Лир ощутил эмоциональный подъем. Голову заполнила ободряющая банальщина вроде: «Кто не рискует, тот не пьет шампанское!» или: «Удача любит решительных!»
Он натянул сапоги, надел серую ветровку, набил полные карманы кусочками сахара и гаркнул карликам:
