Отец нахмурился, изучающе посмотрел на дочь:
— У тебя все нормально? Странная ты какая-то. Будто прощаешься.
— Не странная и не прощаюсь. Просто повзрослела, ты верно заметил, — она помолчала. — Мама говорила, у тебя проблемы на работе?
Он отвернулся и сплюнул на землю.
— У матери твоей язык без костей.
— Просто она переживает за тебя, и я тоже. А эти твои проблемы, уверена, рано или поздно решатся.
— Только вряд ли в мою пользу, — мрачно заметил отец. — Этот хрен Кулман здорово на меня ополчился. С его-то ресурсами я эту войну не выиграю.
Барбара попыталась возразить, но отец жестом остановил ее.
— Хватит ныть. — Он затушил сигарету о металлический бортик качелей и запульнул окурок на лужайку. — Ты, наверное, устала с дороги? Вздремнуть не хочешь? Твоя комната до сих пор неприкосновенна. Парни сейчас умотают до вечера, а мне нужно кое над чем поработать.
— Если честно, я бы лучше прокатилась по городу. — Барбара встала с качелей. — Ностальгия.
— Не задерживайся, — попросил отец. — Мать к шести придет с работы, сядем ужинать.
— Ни за что не пропущу! — пообещала Барбара с улыбкой.
Она вернулась в полшестого и сразу пошла в ванную. Долго стояла под горячим душем, запрокинув голову и закрыв глаза, потом набрала воды и еще четверть часа лежала, стараясь успокоить разбушевавшийся ум. Мысли скакали, путались, наслаиваясь одна на другую, и Барбара чувствовала, как слабеет, сдается под их напором.
Она резко села, осознав, что ведет себя так же, как миллионы людей, повторяющие изо дня в день одну и ту же рутину, позволяя своим мыслям крутиться на бесконечном повторе, как заезженная пластинка, тем самым лишая ее шанса на нечто по-настоящему новое. Прав был Будда, когда говорил: недостаточно вырваться за рамки, необходимо не возвращаться в них и выработать самую важную привычку — быть свободным от привычек.
Она и только она управляет своими мыслями. Своим настроением. Своим будущим.
Барбара погрузилась с головой под воду, задержав дыхание. С каждой секундой бешеный хоровод в голове замедлялся, пока полностью не остановился. К тому моменту, когда Джошуа постучал в дверь и позвал сестру к столу, она уже тянулась за полотенцем — расслабленная, спокойная, уверенная.
Раньше они редко собирались все вместе, за одним столом, — даже по выходным. У каждого ребенка было свое расписание уроков и занятий, разве что Роджер виделся с отцом чаще других, поскольку тот являлся его тренером. У Барбары — особенно, когда она бросила футбол, — семейные посиделки вызывали отторжение. Она завидовала подружкам, чьи родители с пониманием относились к любым прихотям и увлечениям своих детей, а потому редко выносили мозг и давили на психику. Ожидать понимания от своего отца юной Барбаре не приходилось, и любое совместное времяпровождение оборачивалось перепалками и скандалами. Мать в конфликтах не участвовала, но и не гасила их, предпочитая не оспаривать мнение отца. А Барбара, не чувствуя защиты, стремилась сводить к минимуму «семейное время».
Наверное, в глубине души она всегда осуждала своих родителей. Отца — за то, что деспотичен, мать — за то, что недостаточно нежна. Но сейчас, впервые в жизни, Барбара понимала, какой глупой была все это время. Ей не в чем было винить их — они жили, как могли, и воспитывали своих детей, как умели.
Раньше Барбара не замечала этой глубокой морщины на переносице у отца. И как опущены уголки его губ, и какая скорбь затаилась в его глазах. Она не замечала, что мама уже давно красит волосы, но седые корни все равно предательски выдают ее возраст, и даже косметолог, на которого она умудряется находить время пару раз в месяц, не справляется с увядающей кожей лица. И как мама устает, вкалывая в офисе от рассвета до заката, чтобы у ее детей было все необходимое — ведь отца в любой момент могли попереть с работы, и не факт, что он нашел бы себя где-то еще.
Она вглядывалась в их лица, невпопад отвечая на вопросы и улыбаясь несмешным шуткам Роджера, а сама думала о том, что всегда считала своих родителей своей собственностью. У каждого из них внутри крутились неизвестные ей планеты, — наполненные болью и страхом, иллюзиями и разбитыми надеждами, — с которыми они сами едва справлялись, а она, глупая, обижалась на всякую ерунду. Например, на то, что ее увлечение творчеством не поддерживали, будто были должны. А ведь никто ей ничего не должен. Возможно, это было бы грустно, если бы не один нюанс: она тоже никому ничего не должна…
— А с развлечениями в Милуоки вообще глушняк, да? — поинтересовался Роджер, уминая второй кусок яблочного пирога. — Дыра дырой.
— Она туда работать поехала, а не развлекаться, — вступился Джошуа. Он хоть и равнялся на старшего брата, но относился к сестре с уважением.
— Там и правда бывает скучновато, — улыбнулась Барбара. — Но Джошуа прав, меня этот факт не смущает.
— Молодежь там хоть есть? — подмигнул Роджер. — Или одни стариканы?
— Роджер! — одернула его мать.
— Да что я такого сказал?
— Для него все стариканы, кто старше двадцати, — хмыкнул Джошуа.
— Давайте сменим тему, — попросила мать и обратилась к дочери. — Друзья у тебя там появились?
Барбара как-то неопределенно подвигала плечами:
— Есть приятели, в основном с работы.
— Папа сказал, ты подумываешь о переезде? Это отличная новость!
В кармане отцовских брюк зазвенел мобильник, он вышел из-за стола и удалился в другую комнату.
— Это еще не окончательно, — ответила Барбара. — Но возможно, да.
— Поезжай в Майями, — жуя, посоветовал Роджер.
— Роджер! — снова осадила его мать. — Сначала проглоти, а потом говори.
— Не доставай, мам, — развязно отмахнулся он, пользуясь отсутствием отца. — В Майями круто. Пляж, океан, телочки в бикини…
— Меня, как ты понимаешь, телочки в бикини не очень волнуют. — Барбара быстро посмотрела в сторону соседней комнаты, где разговаривал по телефону отец. Беседа явно была оживленной, но разобрать слова не удавалось.
— Ну и зря, — гоготнул Роджер. — Было бы горячо.
— Так, немедленно прекрати эти пошлости, — разозлилась мать, сделав вид, что замахивается ложкой. — Совсем распустились. И даже не смей пререкаться, — предупредила она попытку сына возразить. — Займи свой рот пирогом!
В проеме двери появился отец. Молча уселся обратно за стол, поковырял вилкой в салате, отложил ее в сторону. На его лице застыло непривычное для него растерянное выражение. Все, как по команде, умолкли.
— Что такое? — Мать обеспокоенно посмотрела на него. — Кто звонил? — И тут же всплеснула руками: — Это Кулман? Этот мерзавец все-таки добился твоего увольнения? Да? Чего ты молчишь? Я права? Тебя вышвырнули вон?
Истеричные нотки зазвучали в ее голосе, казавшемся слишком громким в воцарившейся тишине.
