Иноземцев просиял. Делин глянул на него с укором.
— Пусть, — взмолился доктор, — пускай бежит. Не гонитесь за ней. Я прощаю ее.
— А я — нет, — нервно передернул плечами исправник. — Только разве за чертовщиной угонишься?
Через неделю Иноземцев добрался на почтовых до железнодорожной станции. На полученную от губернатора премию «За отличие в деле по розыску государственного преступника» приобрел билет до Петербурга в купе вагона первого класса.
Он медленно шагал по коридору, отыскивая номер. Нашел. Открыл дверь. Внутри уже сидела пассажирка, которой предстояло делить с ним пространство в три аршина ближайшие два дня. Иноземцев бросил косой взгляд на даму. Одета в черное, на лице вуаль. Видно, вдова, и отчего-то одна, без сопровождающих. Поздоровался, сел напротив. Через несколько минут поезд тронулся.
От неловкого молчания, повисшего в пространстве купе, Иноземцев не знал, куда девать глаза и руки. Схватил со стола первую попавшуюся газету, принялся читать. Как назло, на первой полосе огромными буквами было выведено:
«РАСТЕРЗАННОЕ ТЕЛО БЮЛОВСКОГО ЛЮДОЕДА НАЙДЕНО НА КРЫЛЬЦЕ БОГАДЕЛЬНИ Т-ского УЕЗДА Т-ской ГУБЕРНИИ».
Внизу подробнейше описывались история с упырями и героические деяния петербургского доктора. Аналитическим способностям уездного исправника тоже было отдано должное.
Иноземцев скомкал газету и в гневе отбросил. Тут же спохватился, нагнулся, чтобы поднять.
Дама повернулась, медленно подняла вуаль и одарила его чарующей улыбкой. Иноземцев обмер. Ульяна!
— Да, мой друг, вы правы, статейка дрянь. Кстати, рада познакомиться — Элен Бюлов.
Пальчики, затянутые в черную атласную перчатку, повисли в воздухе. Он так и не мог ничего сказать. Дернулся было от неожиданности, но немедленно скривился: рука на перевязи запульсировала болью.
Тут у ног что-то зашевелилось, зафырчало, зачмокало. Коленями он ощутил шерстяное прикосновение. Ульяна нахмурилась и глянула под стол.
— Дядюшка, как вам не стыдно. — Она погрозила пальчиком и снова послала Иноземцеву обворожительную улыбку. В эту минуту на краю стола показались две черные лапы, за ним черная морда, уши-блюдца и бурая холка, усыпанная пятнами.
Да это же самая настоящая африканская гиена!
Глава IX. Укушенный
Иноземцев вскочил. Ульяна сделала театральное движение рукой — острая боль пронзила роговицу, не иначе метнула мелкой солью, не спасли и очки.
Когда опомнился, когда наконец разлепил веки и смог оглядеться, не было уже ни ее, ни зверя. Выбрался в коридор, схватил за руку кого-то из поездной бригады, стал расспрашивать, мол, с ним ехала дама в траурном наряде с огромной животиной на поводке. А может, и без поводка, кто ее знает. Железнодорожный служащий только шарахнулся и глаза выпучил: какая такая животина? В состав с животными никого не пускают. Так и ходил в отчаянии по вагону, в каждое купе заглядывал. Но только пассажиров сердил, а Ульянушку свою и не обнаружил.
Пришлось вернуться. Если ее пустили в поезд с этаким псом, верно, за все было хорошо заплачено.
До столицы добрался в состоянии потерянном.
Лаврентий Михайлович, предупрежденный письмом, лично встретил на вокзале. Растроганно обнял, оглядел лицо, сплошь в ссадинах, поохал и повез в родную Обуховку — накладывать гипсовую повязку.
В двух словах, бессвязно Иноземцев пересказал свое страшное приключение, а под конец и вовсе отдал дневник: живописать подробности не было сил. Ларионов, добрая душа, тотчас принялся хлопотать о приличном жилье. При больнице Ивана Несторовича поселить не удалось, все квартиры были заняты. Зато отыскалась старая немка, которая сдавала комнаты с пансионом на набережной Введенского канала в доме под номером 13, за казармами Егерского полка. У Розины Александровны Шуберт как раз пустовали три комнаты. Иноземцев занял лучшую, с чудесным бюро и окном на канал. С одной стороны за стенкой комната пустовала, с другой соседом оказался отставной канцелярист, тишайший старик.
Пока осматривал будущее жилье, успел разглядеть свое отражение в оконной раме. Ссутулился, исхудал, через плечо черная косынка, и рука временами все еще пульсирует болью. Как теперь работать в больнице? И какой отчет отправить в Выборг отцу?
— Писем от Нестора Егоровича не было, дай бог, и не узнает ничего. А если узнает — только гордиться станет. — Ларионов словно прочел его мысли. — И пока не снимут повязку, можете быть свободны.
— Помилуйте, — взмолился Иноземцев, — если позволите, я хотел бы завтра же выйти на службу. Оперировать не смогу, но осмотры проводить — сколько угодно.
— Что вы, голубчик, занятий себе здесь не найдете? — отмахнулся Ларионов. — Сидите уж. Только дом не спалите. Не хотелось бы расстраивать почтенную старушку.
Иноземцев слабо улыбнулся.
— Бросил я это гиблое дело, Лаврентий Михайлович. Для диссертации придется искать другую тему. Вы оказались правы. Теперь хочу как все. Словом, приду завтра. Не прогоните?
Это был его последний разговор с заведующим.
Спал он из рук вон плохо и, едва рассвело, был уже в отделении. Поначалу вроде и не обратил внимания на печальные лица подлекарей и сиделок, но те уж как-то неестественно были тихи. Потоптался в докторской, заглянул в палаты, пробежал глазами по дощечкам у кроватей. Сходил в операционную: фельдшер Лукьянов обрабатывал ножевую рану в плечевом сплетении. Иноземцев только глянул на них и сразу вышел, едва не выбежал: ком подкатил к горлу. Теперь он ни вида крови, ни плоти растерзанной не мог вынести — сразу вспоминал бюловских антропофагов. Слонялся по пустому коридору, пытаясь отогнать видения. Потом, обессиленный, оперся о стену и долго так стоял с закрытыми глазами.
— Ведь это все неправда, неправда, — бормотал он. — Все было неправдой.
— Что неправда, Иван Несторович? — Тонкий девичий голос вывел его из забытья. Он и не заметил, как хлопнула дверь операционной и оттуда вынырнула сиделка с охапкой чистого белья. Иноземцев отшатнулся, встретив вдруг лицо Ульяны. Но нет, марево рассеялось — сиделка оказалась совершенно незнакомой.
— Ничего, — огрызнулся доктор и двинулся было обратно в докторскую, но остановился: — Лаврентия Михайловича не видели?
— Ох, вы и не знаете, поди, — заохала та. — Его вчера в одиннадцатом часу в полицию повели. И не в простую, а в охранное отделение, на Гороховую. Явились синие мундиры, я сама видела. Еще не вернулся. Никто ничего понять не может.
Иноземцев был потрясен.
— Так сразу в охранку? Да за что?
Вспомнилось тотчас, как отдал вчера Ларионову свой дневник. Так и есть, не иначе, дело в бюловском приключении. Заведующий доктор сам отправил ординатора в это треклятое место. Теперь чиновники будут трясти. Ай, как нехорошо! И ведь коварная француженка назвалась его родственницей, не поверят, что это не так.
