— Что, что такое? — тот вынул из-под одеяла руку и махнул, словно отгоняя назойливую муху. Только сейчас доктор разглядел лицо своего пациента, а то как-то недосуг было, все с эвентрированным кишечником общался, а в глаза и не взглянул по-человечески ни разу. Ну разве что когда зрачки проверял после хлороформа. Бородат, взъерошен, нос картошкой, глазенки-бусинки, лет пятидесяти пяти, выражение лица кротовье. Иноземцев засомневался, стоит ли от такого подмоги ждать.
Больной очнулся, побурчал и — дальше храпеть. Пришлось повторить с нашатырем.
— Безбородков, — затормошил его легонько за плечо ординатор, — больной, очнитесь.
— Что, да, что такое… — зачмокал тот. — Кто здесь?
Иноземцев как был в пальто, так и остался, потому без привычного белого халата и смешной квадратной шапочки пациент его не узнал. Но когда вгляделся, тотчас обрадовался и начал вставать.
— Тише, тише, — зашипел Иноземцев, озираясь на сиделку, — не вставайте.
— Ай, доктор… доктор, это вы? Я и не признал, простите господа ради! Я вам так благодарен! Жизнь спасли! Дай бог вам… — забасил больной, упорно пытаясь подняться.
— Я вас умоляю — шепотом, шепотом, — Иван Несторович не сильно надавил на плечи, возвращая того на подушку. — Благодарить не надо, это моя работа… А нет, напротив, господин Безбородков, вы окажете мне услугу, если постараетесь ответить на несколько вопросов.
— Ой, доктор, ну разумеется! Все, что угодно, спрашивайте, все отвечу! Все как есть, на духу…
— Расскажите о том вечере, когда вас собаки покусали.
Больной изменился в лице — сделался вдруг белым-белым. Иноземцев даже испугался, мало чего — сейчас откажется вспоминать пережитые часы ужаса. Как бы опять с сердцем плохо не стало.
— Это были не собаки, — губы едва шевельнулись. — Но мне никто не верит. Говорят, я рассудком повредился.
— А кто, кто был? — Иноземцев сжал от нетерпения кулаки.
— Зверь лохматый, страшный, аки бес из преисподней, он кружил вокруг меня и гоготал.
— И? Что дальше? Давайте, знаете что-с, больной Безбородков, начните с самого начала. Успокойтесь, отдышитесь и… Ну?
— Я, знаете ли, доктор, скорняк, свою мастерскую на Невском имею, шкурами, мехами занимаюсь, дом номер 112. Явилась ко мне как-то дама, хорошенькая такая, молоденькая блондиночка с большими глазками. Стала спрашивать собачьи шкурки. Надо, говорит, пошить шубку питомцу. Грядут холода, выгуливать будет не в чем. У всех свои причуды. Шубку для питомца так шубку для питомца, почему именно собачью, я противиться-спрашивать не стал.
— Та-ак, — протянул Иноземцев, радостно потирая руки.
— Выбрала она, значит, шкурки, цельные, дорогие, дала карточку с адресом, чтобы я зашел под вечер и снял мерки с питомца.
— Вы ее сохранили? Адрес? Какой адрес?
— Карточка была со мной, но ведь потом что случилось… Потерял ее, конечно… Но помню, куда шел… Митавский переулок, дом 6.
— Митавский, 6? Хорошо, замечательно. Рассказывайте, рассказывайте.
— Ну, значит… Было как, отправился я, значит, к клиентке к назначенному часу, пешком отправился, думал, дай прогуляюсь — путь не долог и версты нет. Вечерний моцион, так сказать. Иду я, значит, в думы погруженный. Вдруг слышу за спиной сопение, точно пес отдышаться не может после бега. Оборачиваюсь — животное, над ним призрачное белое пятно аки призрак. И оба на меня. Летят. Я остановился, замер, от страха онемел, но когда зверь и привидение, его сопровождавшее, приблизилися вплотную, аж лапами коснулось оно… не знаю, что на меня нашло, стал клюкой обороняться. Бежать уже не мог, суставы, знаете, старость, да и устал. Зверь скулил страшно, ныл, то в сторону кинется, то на меня — спина круглая, морда щетинистая, ухмыляется. Я таких зверьев раньше не видывал. Но не собака. Скорее леопард уж, только скособоченный. Изловчился он и на меня набросился, искусал, подлый. И драл бы до тех пор, пока вдруг не явился молодой человек и храбро не отогнал страшилище. Я и разглядеть не успел, как это у него вышло, — сознание потерял. Очнулся уже в дрожках, извозчик пытался что-то мне говорить, а в уши точно кто ваты натыкал. Говорили мне потом, храбрец не только зверя прогнал, но и до коляски помог дойти, денег дал на дорогу и велел в Обуховскую больницу везти. Только я того и не припомню, видно, обморок глубокий случился. В общем, как выпишете, сразу в околоток пойду. Это, верно, из зоосада зверь сбежал, и неизвестно, сколько он народу перекалечит. А может, вы, доктор, сами сходите? А то ведь ждать в таком деле нельзя — опасно. Если надо, я свою историю не один раз расскажу, вы только околоточного приведите.
— Да-а — протянул Иноземцев, — так и поступим. Я сам этим займусь. Вы пока никому ничего… вот этого всего не рассказывайте. Силы берегите. Особенно здесь — молчок. Я сам… сам все сделаю.
И встал, заботливо поправив одеяло.
— Даже, знаете, как поступим, о моем визите тоже ничего не говорите. Вас как звать, Безбородков?
— Федот Захарыч звать.
— Итак, Федот Захарович, с этой минуты о звере никому. Я, как что узнаю, сразу вам поведаю.
Глава XI. Митавский переулок, 6
Ох и тяжело было Иноземцеву дожить до следующего утра!
Всю ночь глаз не сомкнул, остался в больнице. Сидел в операционной, фантазировал — вот увидит Ульянушку да какие слова ей скажет, да эдак посмотрит. Ни плесень его развлечь не могла, ни микроскоп. По коридорам уже и сиделки принялись топать, полы мести, завтрак разносить. Пора к службе. Но овладело Иноземцевым страшное бессилие. Не менее восьми часов ждать… Тягостно-то как — обходить больных, выслушивать их жалобы, воркование Тани, занудное бурчание Лукьянова и штатных ординаторов. Мозг совершенно не хотел работать, стал как старые, незаведенные часы, а вместе с ним уши не слушали, глаза не видели, руки не подчинялись. Иноземцев ронял инструменты, неловко дергал больных, раз даже, запутавшись в бинтах, едва не рухнул посреди палаты. Бледный, почти зеленый, он едва держался на ногах.
Как морфинист без подкожных впрыскиваний.
Вчера летал по отделению аки стриж, сегодня едва передвигается. Налицо весь калейдоскоп страданий морфиномана. И Татьяна вот жалостливо заглядывает в глаза, Лукьянов печальным манером повздыхивает, жалеет. Иноземцев обреченно махнул рукой, ничего никому объяснять не стал. А как объяснишь такое? В воспаленной голове горела одна мысль: «Митавский переулок, 6».
Сегодня опять полдня флигель ходил ходуном от топота студентов, Троянов проводил операцию на венах конечностей. А Иван Несторович в операционную и нос казать боялся. Схоронился в лаборатории. Гипнотизировал залитое сплошной стеной дождя оконное стекло, считал минуты, в страхе прислушиваясь, не раздадутся ли в коридоре шаги заведующего, не ищет ли Троянов кругом виноватого Иноземцева. Каждые четверть часа доставал Dent London, опускал сухие воспаленные глаза к циферблату — когда уж можно будет добраться до проклятого места, где, дай бог, обитала Ульяна Владимировна?
