— Не беспокойтесь, я ненадолго. Комнату прошу для меня придержать.
Квартирная хозяйка деньги приняла и, все еще продолжая причитать, удалилась, хотя было видно, как очень хотелось знать, отчего это за ее постояльцем гонятся синемундирные, где это он весь день пропадал и ходил ли в зоосад поглядеть на сбежавшего зверя. Но душевная тонкость старушки не позволила мешать приготовлениям молодого человека к столь спешному и, несомненно, важному вояжу.
Иноземцев обнаружил в шкафу выстиранный и отутюженный Варей костюм. Принялся одеваться. Пыхтя и жмурясь, он вскоре сменил платье, напичкал сумку одеждой, какая попалась под руку, и выскочил в коридор, не позабыв на этот раз пальто.
К счастью, поезд Николаевской железной дороги должен был отбыть в одиннадцать утра, то бишь через полчаса. Иноземцеву удалось приобрести едва не последний билет в вагон третьего класса. Ничего, что не первый и даже не второй класс, зато здесь проще раствориться в толпе, да и финансы следовало поберечь. В окошко он сунул деньги и просроченное разрешение участкового пристава, чудом выхлопотанное когда-то Натали Жановной.
А потом поспешил на перрон так, будто удирал от огня. Как кассир не заметил подлога, одному богу известно. Поскорее забился в самый угол вагона, поднял воротник, а очки, напротив, снял. Быстрей, быстрей! Ну же, когда последний колокол известит о спасении?
Едва поезд тронулся, ординатора бросило в холод, заломило в костях, глаза заволокло влажным туманом. Он ничего не видел. Кутался в пальто, никак не мог согреться и уснуть.
На следующей станции Иноземцев уже весь дрожал, по вискам градом тек пот, влажные волосы прилипли ко лбу. Сосед слева стал назойливо лезть с предложением помощи. Двое других, что сидели напротив, трусливо поглядывали на лихорадочного, даже вынули платки, прикрывали ими лица. Иван Несторович едва не проговорился, что сам врач и прекрасно знает, что у него нет никакой заразной болезни. Диагноз — похмельный синдром. Лечение — никакое, терпеть, пока само не пройдет. Отворачивался к окну, пытался уснуть. Он то проваливался в полные тревожного смятения и кошмаров сны, то подолгу сидел с закрытыми глазами, давя в себе мученические приступы жара, боли и дурноты. На страхи и ожидание ареста сил уже не осталось. Он лишь сожалел, что с собой не догадался взять геллиборуса.
По приезде в Москву Иноземцев потерял сознание. Очнулся от резкой боли в руке — оказалось, привели врача, тот сделал впрыскивание. Камфара, предположил Иван Несторович, ощутив бешеное биение сердца. Мозг усиленно запыхтел — что это? что со мной? столбняк? желчная? дифтерия?
Случись что из вышеперечисленного, его бы тотчас в какой-нибудь московский привокзальный изолятор препроводили, но Иноземцев пересел на нижегородскую линию, а точнее почти переполз. Поезд отъехал от Белокаменной, и он, все еще живой и не пойманный, мчался к Нижнему Новгороду.
— Что ж вы, батенька? — опять приставал сердобольный сосед, лица которого Иноземцев так и не разглядел. — Получшело? Господин доктор ушел, ничего не сказал — странно. А вы-то и стонали, и корчились, будто у вас колики. Я было подумал, помирать собрался.
Иван Несторович хрипло поблагодарил, снова припал виском к окну и закрыл глаза. Сна, казалось, вторые сутки не было, а может, и третьи. Сколько едем? сколько еще трястись в плацкартном, неведомо. То ли время остановилось, то ли действительно поезд очень задерживается. Худо было, не то слово. Никогда прежде Иван Несторович не испытывал похмелья! Оказалось, нет ничего в свете белом более мучительного!
Одно радовало — удалось-таки от Ульянки оторваться, удалось. Как бы не напала на след, как бы не стала вновь преследовать. Хоть то место, куда он направлялся, вряд ли можно было счесть убежищем…
Бюловка!
Почему вдруг Иноземцеву пришло в голову ехать именно в Бюловку, он и сам понять не мог, точно неведомые силы толкали его в эту гиблую деревню. В какой-то момент — неведомо, может, когда чиновник едва взглядом не убил в палате Обуховки при допросе Безбородкова, может, когда пьяным лежал в «Ягодке», но закралось в голову измученного ординатора, что единственно лишь Делин Кирилл Маркович ведает, что и как в этой истории происходило, кто за веревочки дергал, а кто в итоге повинным остался. Не странно ли одно то, что дело так скоро закрыли, не изловив самую главную разбойницу, не выяснив, кем являлся погибший генерал, и не изловив зверя. Возможно, генерал и был проходимцем без роду и племени, и факт сей, что таковой воспользовался высокородной фамилией, решили оставить без огласки, дабы не порочить оное имя. Пусть так, думал Иноземцев, радуясь и тому, что наконец здравые мысли задвигались в сером веществе. Пусть так, но коли алмазы нашлись, чего Ульянушке в Петербурге было делать, немалые усилия прилагать, дабы свести Иноземцева с ума?
На ум ординатору внезапно пришло воспоминание о последней их встрече. Понятно, что, хватив едва ли не полштофа водки, Иван Несторович не отдавал себе отчета, видит ли он перед собой кого, слышит, или то был хмельной бред. Но все время, пока он жил у госпожи Шуберт, он в каждом сне ее видел, слышал, ловил ее прикосновения. Голова шла кругом от этого полумистического-полубредового необъяснимого ощущения. Это что ж за оказия такая?
Нашла вдруг на Иноземцева небывалая ясность рассудка, будто тучи разверзлись и засияло на голубом небосклоне красно солнышко. Как так можно было жить, точно в тумане, точно пьяный?
А сейчас будто другим человеком, как будто прежним Иноземцевым сделался — каким был, когда учился в академии или же только-только поступил на должность ординатора.
Поезд мчался, а он все искал впотьмах своего странного разума ответы.
Потом вдруг вспомнил, что вел дневник, достал его, нацепил на нос очки и углубился в чтение.
Кто-то другой на его месте, может, и сказал бы, что произошедшее — бред помутившегося рассудком и только. Но Иноземцев считал, что во всем белом свете нет ничего невозможного и необъяснимого. Просто так ничего не происходит, всякому явлению всегда можно найти определенное толкование и причины.
Ясно, с приезда из Бюловки и до теперешнего побега Иван Несторович как будто был не в себе. Поначалу это объяснялось излишней впечатлительностью ординатора. А впечатлений из Бюловки он привез — на всю жизнь достанет. Потом же вдруг на него напала небывалая работоспособность и самоотверженность. Тоже примета нездоровья — не стал бы Иван Несторович в здравом уме себя резать для трансплантаций. Болезненное самолюбие, бредовая жажда выставиться умником — вот тебе и еще симптом.
Слетел с катушек. Вот так взял и слетел? А объяснение? Объяснение тому где?
И отчего же теперь, глядючи в оконце вагона, вдруг стал таким рассудительным и обстоятельным? Как будто его телом и рассудком прежде демон какой владел, а сейчас враз отпустил свою жертву. Кто этот демон? Есть ли тому демону латинский термин? Ежели нет, нельзя оставлять его неизученным.
Последние две станции Иван Несторович чувствовал себя уже более-менее сносно, разговорился с соседом, а во время остановки даже решился на длительное странствие до буфета. А потом и транспорт сыскал до Т-ской губернии. Морозец подсушил воздух, небо украсилось повалившей снежной крошкой. На душе стало не так серо, точно кто белой краской выкрасил жухлую ее оболочку.
